Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Нелегко подсчитать, на сколько смертных приговоров Вавилову наговорил непременный секретарь Горбунов – недавний председатель Совета ВИРа, помогавший Вавилову в организации экспедиций, в открытии новых опытных станций, в приведении в порядок «глобуса».

Им тоже владел СТРАХ — пополам с призрачной надеждой, что если посильнее ударить по Вавилову передовым учением Мичурина и Лысенко , то – чем черт не шутит – уродливая старуха с косой пройдет мимо!

Ни в левой, ни в правой, ни в какой другой оппозиции Горбунов не участвовал, но он был человеком Рыкова.

Приобретенный признак прирос к нему намертво – не отдерешь. Не помог и пик Сталина.

Поставив Горбунова непременным секретарем Академии наук, вождь к нему не переменился. Горбунов это чувствовал, знал. Он слишком много знал.

За два месяца до ареста его исключили из партии. Еще через месяц восстановили, чем снова вселили надежду. Сталин любил такие игры с намеченными жертвами.

А.Н.Горбунов (сын Н.П.Горбунова): «За две недели до ареста он пришел к нам в Козицкий переулок – мои родители развелись, и я жил с матерью – и оставил у мамы завещание, короткое письмо для меня и сестры, в котором призывал нас: что бы с ним ни случилось, быть преданными делу коммунизма» [752].

С ним случилось 19 февраля 1938-го.

Через полвека его сыну удалось познакомиться с делом отца. Ни слова о работе в Совнаркоме в нем не оказалось. Следователей интересовали только памирские экспедиции. Они проводились в содружестве с немецкими учеными – это был «шпионаж».

7 сентября Горбунов был приговорен к высшей мере. В тот же день приговор приведен в исполнение.

Близким сообщили стандартное: десять лет без права переписки.

Лишь пятьдесят лет спустя сын узнал истинную дату его смерти. Место расстрела и погребения установить не смог…

При обсуждении доклада непременного секретаря выступил академик Н.И.Вавилов. Ни разу не назвав Горбунова по имени: только непременный секретарь. Возражал не человеку, а его должности.

Вавилов напомнил, что Академия наук, избрав лидера классической генетики Томаса Моргана почетным членом, признала выдающиеся заслуги Моргана и морганизма, а непременный секретарь Академии подверг разносу «формальную»

генетику как якобы бесплодную. Николай Иванович отверг обвинения в недооценке достижений Мичурина, напомнив, что ему «пришлось первому оформить, издать и редактировать» сборник работ Мичурина и что Институт генетики и ВИР «больше, чем какое-либо учреждение Европы, работает в области подлинной гибридизации, по существу, продолжая дело Ивана Владимировича Мичурина».

Вавилов напомнил, что работы Дончо Костова по отдаленной гибридизации злаков удостоены премией ВАСХНИЛза их большую ценность для практики, в докладе непременного секретаря об этом не упомянуто. Что же касается евгеники, обвиняемой в фашизме, то Вавилов никогда ею не занимался и не планирует заниматься, «ибо и без того велик раздел, который приходится охватывать в работе». «Во всяком случае, так связывать нас с проблемами рас, я думаю, что не стоит. Не нужно» [753].

То был ответ не только Горбунову, но и Яковлеву, и Муратову, и всем, кто пытался его причислить к ведомству Геббельса.

Вавилов трижды упомянул Германа Мёллера, который не раз выступал с докладами в Академии наук, и его «блестящие» работы «вызывали общее восхищение».

Сам член-корреспондент Мёллер был далеко, в Мадриде, осажденном мятежными войсками генерала Франко. Работал в службе переливания крови, спасал раненых республиканцев.

Какая козырная карта была в руках у Николая Ивановича! Но он ни слова не сказал о том, что пока здесь честят генетику за «формализм», «морганизм» и «фашизм», ведущий морганист и сотрудник Института генетики, рискуя жизнью, не на словах, а на деле воюет с фашизмом.

Ю.Я.Керкис:«После победы Франко Мёллер вернулся в Москву в очень подавленном состоянии и в конце 1937 г. уехал в Эдинбург, куда он вскоре увез свою семью. Больше в СССР он не приезжал» [754].

Р.Л.Берг:«Вавилов отправился на очередное заседание, и я была единственным человеком, провожавшим Мёллера, когда он навсегда покидал Россию. В кабинете Вавилова

Мёллер оставил заявление, мотивирующее его отъезд. Он чуть было не захлопнул дверь квартиры, помедлил, вернулся в кабинет на миг, и мы вышли. Он объяснил мне причину задержки: “Я написал в заявлении, что вернусь через два года. Я переправил. Я вернусь через год”. Он не вернулся никогда» [755].

В разгар ежовщины исчезли самые видные покровители Т.Д.Лысенко: Я.А.Яковлев, «в зародыше подхвативший яровизацию», нарком М.А.Чернов, А.И.Муратов, ученый секретарь ВАСХНИЛМарголин, Н.П.Горбунов… Казалось бы, такая кардинальная прополка на Олимпе сельхознауки должна была зацепить и Трофима Денисовича. Как минимум бросить на него тень.

Ничего подобного! Он заявил, что враги народа , перед коими он вчера еще лебезил, недостаточно поддерживали мичуринское учение, в том и состояло их вредительство.

После ареста Муратова завотделом науки ЦК Карл Янович Бауман «докладывал» Сталину и Молотову, что Президиум ВАСХНИЛ «по политическим и деловым качествам его членов не обеспечивает деловое руководство сельскохозяйственной наукой». «Вице-президент ак. Вавилов Н.И., как известно , группирует вокруг себя наиболее консервативные и реакционные кадры сельскохозяйственных ученых», а «Т.Д.Лысенко, как известно , новатор в области генетики и селекции, ведет резкую борьбу с господствующей школой формальной генетики» (курсив мой. – С.Р.) [756].

То, что Вавилов реакционер , а Лысенко новатор , – не личное мнение К.Я.Баумана: это известно.

Бауман предложил две кандидатуры на пост президента ВАСХНИЛ: Мейстера и Лысенко. По представлению еще не изъятого наркома М.А.Чернова, исполняющим обязанности президента был назначен Г.К.Мейстер.

Через месяц и он был изъят органами НКВД. Затем Чернов и Бауман [757].

Новатор , который ведет острую борьбу с формальной генетикой , стал президентом ВАСХНИЛ.

Вавилов продолжал работать с прежним напряжением сил.

Каждое лето он объезжал опытные станции ВИРа. О том, как проходили такие поездки, есть свидетельство Германа Мёллера.

«Было действительно большим счастьем, когда Николай Иванович взял с собой меня, своего сына Олега и армянского агронома Туманяна, моего американского ассистента Оффермана в длительную поездку (главным образом на автомобиле) по Кавказу и Закавказью, где мы посетили руководимые им селекционные станции. <���…> Проезжая по горной местности или по полям, он всегда живо подмечал виды растений, как диких, так и культурных, состояние агротехники и пр. Из всего, что представало перед нашим взором, он стремился извлечь уроки и для теории, и для практики и восторженно делился своими наблюдениями и соображениями со спутниками, которые чувствовали себя слепцами по сравнению с ним. Более того, он без конца рассказывал о далекой истории (вплоть до мифологии) и о современном состоянии тех мест, которые мы посещали, обращал наше внимание на археологические памятники и иные достопримечательности. С местными жителями он держался всегда очень приветливо, и они платили ему дружелюбием» [758].