Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Когда Лысенко представил свой проект, оба были опубликованы «для широкого обсуждения», результат которого был заранее известен.

Сопоставление двух проектов ясно показывало, какая пропасть разделяет два лагеря биологической науки.

Комиссия Вавилова предлагала простую и ясную систему семеноводства, давно апробированную и показавшую свою жизнеспособность.

По этой системе первый этап размножения сортовых семян проводила селекционная станция, на которой выведен данный сорт. Она должна ежегодно выращивать супер-элиту – семенной материал высочайшего качества и чистоты.

Выбраковав из полученного урожая все замеченные уклонения от стандарта, станция либо семеноводческий совхоз под ее контролем выращивает элиту.

Элитные семена поступают в семеноводческие совхозы первой генерации, урожай первой генерации поступает в хозяйства второй генерации, и так до тех пор, пока семена будут размножены в нужном количестве для обеспечения всех хозяйств, возделывающих данный сорт. Подсчеты показывали, что в большинстве случаев достаточно трех генераций. На каждом этапе должна вестись выбраковка уклонений от стандарта, дабы качество сорта не ухудшалось в процессе размножения.

Так как, вопреки предостережениям генетиков, во многих семеноводческих хозяйствах проводились инициированные Лысенко внутрисортовые скрещивания, в проекте Вавилова предлагалось строго изолировать участки, выделяемые под эти опыты, дабы не портить чистосортный семенной материал. Чистота его на всех этапах размножения должна была быть не ниже 99,5 процента.

Схема Вавилова во многом повторяла схему Госсемкультуры Лисицына и Таланова, переориентированную на колхозно-совхозную систему.

В противоположность этой четкой схеме проект Лысенко состоял из общих мест и трескучих фраз. Никакой системы семеноводства в нем не было. Он лишь описывал схему, применявшуюся в Одесском селекционно-генетическом институте, которая не была апробирована. В лучшем случае она годилась для эксперимента, но не для практического использования в широком масштабе. Да и Лысенко приводил ее лишь для «иллюстрации», так как она «отнюдь не является единственной для улучшения качества разных сортов, разных культур в различных районах».

«Обязательным же, по мнению комиссии [Лысенко], является признание, что условия воспитания растений не могут оказаться бесследными для последующих поколений. Задача каждой селекционной станции заключается в разработке системы мероприятий, отвечающих данному требованию улучшения качества семян путем воспитания растений на всех стадиях станционной семеноводческой работы».

Иначе говоря, никакой системы семеноводства не требовалось! Нужно лишь улучшение семенного материала путем воспитания.

Окончательное решение было за Наркоматом земледелия СССР.

Возглавлял его теперь И.А.Бенедиктов – первый нарком земледелия с высшим агрономическим образованием. Профессионально он был лучше подготовлен, чем Я.А.Яковлев или М.А.Чернов. Но он окончил экономический факультет и в семеноводстве разбирался не лучше своих предшественников.

Зато он знал, чем кончили его предшественники, и хорошо помнил, что они «недостаточно» поддерживали Трофима Лысенко.

В 1939 году Наркомзем разослал инструкцию, которая обязывала селекционные станции страны изменить методику выведения и размножения сортов, поставив во главу угла воспитание растений. О сортовом семеноводстве можно было забыть.

Хотя непременный секретарь Н.П.Горбунов исчез в кощеевом Зазеркалье, посеянные им семена дали всходы и в Большой академии. Президиум принял решение, четко определявшее позицию высшего научного учреждения страны:

«Институт генетики АН СССР не только не боролся с враждебными вылазками на биологическом фронте, но объективно способствует развитию таких возможностей. Основной причиной такой работы института является то, что в основу его деятельности была положена теория Н.И.Вавилова – “закон гомологических рядов”, которая с известными поправками признается им и теперь, а также то, что институт игнорировал в своей работе теоретические достижения крупнейших биологов советской науки – Мичурина и Лысенко» [764].

Клещи смыкались.

А дискуссии вспыхивали постоянно. При обсуждении работ научных учреждений и отдельных работников. В Президиуме ВАСХНИЛ. В биологическом отделении Академии наук… Не все они находили отражение в печати, не всегда стенографировались. Но это не значит, что от них не осталось никаких следов. В архиве геолога академика И.М.Губкина его биограф Яков Кумок обнаружил блокнот с конспективными записями совещания в Институте генетики. Среди выступавших Вавилов, Келлер, Лысенко, Сапегин.

«Спор может быть разрешен только опытом», – записал Губкин слова Вавилова [765].

Опытом. Казалось бы, чего проще! Создать комиссию из представителей обоих направлений, разработать совместно методику опытов и поставить их. Генетики не раз выдвигали такое предложение. Но Лысенко его отвергал: с ними — «менделистами-морганистами» – он сотрудничать не желал.

Давно уже каждому из серьезных ученых стало ясно, что Лысенко не просто заблуждается. Ему нужна власть, а не научная истина. Он жаждет победы любой ценой над всеми, кто не желает ему покориться.

Вавилову советовали обратиться в правительство и ЦК партии с просьбой внимательно и непредвзято разобраться в положении, сложившемся в биологической науке. На это он отвечал:

– Если позовут, бегом побегу, а напрашиваться не буду.

Однако, без его ведома, друзья договорились о его встрече со вторым секретарем ЦК ВКП(б) А.А.Андреевым. Поставленный перед фактом, Вавилов поехал в Москву. К зданию ЦК его провожал Антон Романович Жебрак, завкафедрой генетики в Тимирязевской академии. Жебрак был членом партии со времен Гражданской войны, имел связи в кругах партийной элиты; видимо, он и помог организовать эту встречу.

Проводив Николая Ивановича до цековского подъезда, Жебрак поджидал его в ближайшем скверике. Когда Вавилов вышел, бросился к нему с вопросом:

– Ну, как?..

– Э, батенька, плохи наши дела. Сам Андреев его боится.

С Антоном Романовичем мне довелось встретиться незадолго до его неожиданной смерти в 1965 году. Воспроизведя эти слова Вавилова, он сказал и о том, какая мысль промелькнула у него тогда в голове: «Вот до чего довели Николая Ивановича! Ему уже кажется, что страшнее Лысенко зверя нет. Мыслимое ли дело, чтобы второй секретарь ЦК боялся Трофима».

Жебраку предстояло убедиться, что Вавилов не преувеличивал. Второй секретарь ЦК боялся колхозного ученого, потому что лучше других знал, на чьей стороне генеральный секретарь.