Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

25 июня 1945 г., Москва:«Парад на Красной площади по случаю победы. Все время проливной дождь. Серые “торговые ряды” перед глазами. Страшный вихрь, пролетевший над землей, кончается таким парадом. Жуков, Рокоссовский. Немецкие знамена, склоненные перед трибуной.

Сегодня еду в Ленинград. У меня не осталось души. Не вижу себя и начинаю ненавидеть. Нужна тишина, спокойствие, мысли, книги, вдохновение и творчество.

Эта юбилейная жратва в Доме ученых, вчера в польской Амбасаде [посольстве], плоские площадные слова. Боже мой, так не хочется жить и хочется смысла».

Не успели отгреметь салюты победы, как в разоренной стране, изрытой окопами и бомбовыми воронками, с сожженными деревнями и городскими развалинами, разрушенными мостами и не восстановленными заводами, вдруг затеяли праздник: 220-летие Академии наук. «Странный» и «очень малограмотный» юбилей, как замечено в дневниковых записях Сергея Вавилова.

На торжества приехало более ста иностранных ученых. В их числе крупные биологи, еще до войны следившие «из-за бугра» за борьбой в советской генетике.

Раиса Львовна Берг была свидетелем встречи австралийца Эшби и британца Хаксли (внук Томаса Гекели) с Трофимом Лысенко: «Гекели спросил Лысенко: “Если нет генов, как объяснить расщепление?” “Это объяснить трудно, но можно, – сказал Лысенко. – Нужно знать мою теорию оплодотворения. Оплодотворение – это взаимное пожирание. За поглощением идет переваривание, но оно совершается не полностью. И получается отрыжка. Отрыжка – это и есть расщепление”. Элеонора Давидовна [Маневич] перевела… Эти слова Гекели привел в своей книжке. После доклада два джентльмена, два немолодых сдержанных англичанина сперва в замешательстве посмотрели друг на друга, потом вдруг обернулись друг к другу, вскинули руки на плечи друг друга и захохотали. Первый акт представления позади» [907].

О том же эпизоде поведала Э.Д.Маневич. Для нее английский язык был таким же родным, как и русский, она была приставлена к двум иностранцам как переводчица. Она просила их помнить, что неосторожное слово в «буржуазной» прессе может «отрыгнуться» советским генетикам, противостоявшим лысенковской инквизиции [908]. Они это помнили и, вернувшись из СССР, написали о колхозном академике что-то неопределенно-положительное.

Сергею Ивановичу Вавилову для встреч с зарубежными гостями не требовалось переводчика. В его дневнике эти встречи почти не оставили следа. Только скупо отмечено в записи от 20 июня: «Иностранцы спрашивают [о Николае]. От ответов ускользаю. И так это грустно и незаслуженно».

О том, как умело академик С.И.Вавилов ускользал от ответов на вопросы о брате, было, конечно, доложено куда надо. Понято и оценено.

В центре внимания на юбилейных торжествах был, естественно, президент Академии наук В.Л.Комаров. Он председательствовал на заседаниях, выступал с речами и тостами. Тут обнажилось, что он недослышит, отвечает невпопад, еле держится на ногах. Об этом тоже было доложено.

Президента Академии наук требовалось срочно менять.

Вдруг Сергея Ивановича Вавилова вызвали в Кремль.

Вот как это выглядело в изложении М.А.Поповского:

«В 1945 году Сталин пригласил академика физика Сергея Вавилова в Кремль. Вождь был настроен благостно, всячески обласкал ученого, сказал, что знает и ценит его труды, рад знакомству. После этой “художественной части” последовала часть деловая: Сергея Ивановича просили возглавить Академию наук СССР. Не подготовленный к такому предложению, Вавилов-младший растерялся, стал мяться, отнекиваться, вспомнил о репрессированном брате. Однако Сталин настойчиво повторил, что объективные обстоятельства в данном случае не играют никакой роли. Сергей Иванович должен стать президентом по соображениям политическим. Такое “объяснение” оказалось решающим. Гость через силу выдавил – “да”, и хозяин снова вернулся к дружелюбной, даже сердечной манере разговора. Между прочим он поинтересовался, нет ли у Сергея Ивановича каких-либо личных просьб к правительству. Не нужна ли квартира или еще что-нибудь в этом роде. И тут, набравшись смелости, Вавилов-младший решился наконец замолвить слово о брате. Вождь позвонил куда-то по телефону, ему ответили, что наведут справки. Через несколько минут телефон зазвонил снова. Сталин выслушал короткое донесение, шмякнул трубку на рычаг и голосом, имитирующим негодование, произнес: “А черт побери, погубили такого ученого!..”» [909].

Понятно, что столь важный эпизод эхом отозвался во многих публикациях о Сергее и Николае Вавиловых. Попал он и в очерк Я.Г.Рокитянского «Голгофа Николая Вавилова», хотя с оговоркой: «Согласно записям посетителей кремлевского кабинета генсека, тот принимал С.И.Вавилова три раза – 15 апреля 1943 г., 25 апреля 1946 г. и 13 июля 1949 г.». То есть в 1945-м не принимал. Но тут же следует оговорка на оговорку: «Нельзя исключить, что интересующая нас беседа все же состоялась в 1945 г. и не была зафиксирована» [910].

Я.Г.Рокитянский, возможно, прав в том, что тех, кого принимал Сталин, не всегда регистрировали и, что еще удивительнее, «регистрировали» тех, кого он не принимал. Так, согласно журналу посещений Сталина, 15 апреля 1943 года Вавилов был у него в кремлевском кабинете с 23 часов 30 минут до часу 05 минут ночи [911]. Однако в дневнике С.И.Вавилова имеется запись от 17 апреля, сделанная в Йошкар-Оле, в которой сказано, что позавчера (то есть 15 апреля) он находился в Казани, откуда на следующий день выехал в Йошкар-Олу. 25 апреля 1946 г. он был в Москве, но о вызове в Кремль в его дневнике не упомянуто, хотя такие встречи он всегда фиксировал. Впрочем, и «в записях посетителей» Сталина за тот день нет ни одного имени, то есть в тот день генсек никого не принимал. В дневнике Сергея Ивановича говорится о приеме у Сталина 25 января 1946 г. Визит зафиксирован и в «записях посетителей». Это и был первый вызов С.И.Вавилова к генсеку. Президентом Академии наук он был уже полгода.

A 11 июля 1945-го Сергей Иванович приехал в Москву по вызову секретаря ЦК Г.М.Маленкова.

В годы войны он не раз контактировал с Маленковым, по его предложению в июне 1943 года стал уполномоченным Государственного Комитета Обороны, о чем записал: «Не сумел отказаться от важных поручений. Чувствую, что могу упасть в пропасть и буду раздавлен страшным грузом».

Раздавлен он не был, получил награды. Но зачем он понадобился Маленкову, когда война кончилась и ГКО был распущен? Он был встревожен. Как он однажды сказал И.М.Франку: «Каждый раз, когда меня вызывают в Кремль, не знаю, вернусь ли домой или отвезут на Лубянку».

Встреча была назначена на 12 июля.