Майкл Ондатже - Английский пациент [litres]

И случилось то, чего он ждал. Ровно через час таймер сбросился, и взорвался ударный капсюль. Когда выкручивали основной запальный стакан взрывателя, освобождался невидимый боек, который должен был привести в действие второй запальный стакан – ровно через час, когда сапер уже будет уверен в том, что бомба обезврежена.

Эта новинка изменила технологию работ по обезвреживанию, производимых союзниками. Теперь в каждой бомбе замедленного действия предполагалось наличие второго запального стакана взрывателя. Вывинчивание только одного (первого) стакана уже не гарантировало факт полного обезвреживания снаряда. Лучше было бы нейтрализовать такие бомбы, не дотрагиваясь до взрывателя.

Кирпалу Сингху просто повезло. Он остался в живых благодаря тому, что раньше, в освещении электрических дуг, обнаружил и вытащил смертельный второй стакан из взрывателя бомбы-ловушки. В зеленовато-желтой темноте под бомбежкой наблюдал бело-зеленую вспышку размером с руку. С опозданием на один час.

Он вернулся к офицеру и сказал: «Нужен еще хотя бы один такой же взрыватель, чтобы проверить свое предположение».

Они опять зажгли вокруг него свет. В ту ночь он проверял новые взрыватели в течение еще двух часов. Шестидесятиминутная задержка оказалась постоянной.

Сингх провел в Эрите почти всю ночь. Проснулся утром уже в Лондоне. Не помнил, как его отвезли назад. Он встал, подошел к столу и принялся набрасывать чертеж: запальные стаканы, детонаторы, всю схему ZUS-40 – от взрывателя до колец блокировки. Затем нанес на рисунок все возможные направления работы по обезвреживанию. Каждая линия была четкой, текст написан ясно и конкретно – так, как учили.

То, что он обнаружил прошедшей ночью, оказалось верным. Действительно повезло, что он остался в живых. Такую бомбу невозможно было обезвредить на месте, не взорвав ее. Он нарисовал и написал все, что знал, на большом листе синеватой бумаги. Внизу стояло: «Начерчено по просьбе лорда Суффолка его учеником лейтенантом Кирпалом Сингхом 10 мая 1941 года».

После гибели лорда Суффолка Сингх работал как безумный, забывая о себе. В конструкциях бомб постоянно происходили изменения. Он жил в казармах в Риджентс-Парк [82] Район Лондона. с лейтенантом Блэклером и еще тремя саперами-специалистами. Они разрабатывали решения, составляя отчеты о каждом новом виде бомб, с которыми пришлось сталкиваться.

Через двенадцать дней, работая в Директорате научных исследований, они нашли ответ. Полностью игнорировать взрыватель. Игнорировать первый пункт инструкции, который гласил: «Вывернуть взрыватель из мины». Это было великолепно. Они смеялись, аплодировали, обнимали друг друга. Пока не было ни одного альтернативного варианта, но они знали, что в принципе правы.

Путь к этой правоте оказался удивительно простым. Проблему нельзя решить, только сформулировав ее. Лейтенант Блэклер случайно бросил фразу: «Если вы в комнате с проблемой, не разговаривайте с ней». Сингх переделал ее по-своему: «Тогда совсем не надо трогать взрыватель».

Когда они поняли это и сообщили в высшие инстанции, через неделю было придумано решение. Паровой стерилизатор. В корпусе бомбы нужно проделать отверстие – и главное взрывчатое вещество будет эмульсировано впрыскиванием пара и вытечет. На некоторое время это решение поможет.

А он уже был на корабле, направлявшемся в Италию.

– Ты обращала внимание, что на бомбах сбоку всегда что-нибудь написано желтым мелом? Так же, как желтым мелом писали на наших телах, когда нас выстроили во внутреннем дворе Лахорского форта.

Мы медленно заходили друг за другом с улицы в здание, где подвергались медосмотру, а потом – во двор по списку. Поступали на военную службу. Врачи проверяли и обследовали нас инструментами, руками ощупывали наши шеи, продезинфицированными щипцами отрывали кусочки кожи.

Тех, кто прошел медосмотр и был признан годным к военной службе, построили во дворе. Закодированные результаты написаны желтым мелом на наших спинах. Позже, в строю, после короткого словесного сообщения, офицер-индиец написал еще что-то желтым мелом на табличках, которые были привязаны к нашим шеям. Наш вес, возраст, район рождения, уровень образования, состояние зубов и рекомендуемый род войск.

Меня это не возмущало. А вот моего старшего брата оскорбило бы: он пришел бы в ярость, кинулся к колодцу, достал ведро воды и смыл бы все меловые метки. Я был совсем другим. Хотя любил его. Восхищался им. У меня в характере – находить всему причину, резон. В школе я был очень старательным и серьезным, за что он дразнил и подшучивал надо мной.

Конечно, ты понимаешь, что я был не таким серьезным, как он, просто ненавидел конфронтации. И ведь это не мешало мне делать то, что я хотел, и так, как я хотел. Очень рано я открыл для себя, что совсем не обязательно идти на столкновение. Не спорил с полицейским, который говорил, что нельзя переезжать на велосипеде через такой-то мост или сквозь такие-то ворота в форте – просто спокойно стоял, пока не становился невидимым, а потом проезжал. Как крикетный мячик. Как спрятанная чашка с водой. Понимаешь? Этому меня научили выступления моего брата, который всегда был с кем-то в конфронтации.

Но для меня брат был всегда героем в семье. Я видел и чувствовал его состояние в роли неутомимого возмутителя спокойствия. Наблюдал, как он истощался после каждого очередного протеста: его тело дергалось в ответ на обиду или какой-то закон. Он нарушил традицию в нашей семье и отказался идти в армию. Отвергал любую ситуацию, где Англия имела власть. Поэтому его затаскали по тюрьмам. В Лахорскую центральную тюрьму. Потом в Ятнагарскую… Лежал по ночам на тюфяке, рука поднята в гипсе, так как друзья сломали ему руку, чтобы защитить, потому что он не оставлял мысли о побеге. В тюрьме стал спокойным и отстраненным. Еще больше, чем я. Его не оскорбило, что я записался в армию добровольцем вместо него, что не стану врачом, как того требовала традиция; он только рассмеялся и передал через отца, чтобы я был осторожен. Он никогда не пошел бы на войну вместо меня. Был уверен, что я владею секретом выживания и обладаю способностью прятаться в тихих местах.

Он сидит на подоконнике в кухне и разговаривает с Ханой. Караваджо проходит мимо, тяжелые веревки свешиваются с плеч, но это его дело, как он отвечает, когда кто-нибудь спрашивает, зачем они ему. Стягивает их за спину, проходя в дверь, и сообщает:

– Английский пациент хочет поговорить с тобой, парень.

– Хорошо, парень, – отвечает сапер с индийским акцентом, пытаясь подражать уэльскому диалекту Караваджо. Затем продолжает – для Ханы:

– Мой отец имел птичку – думаю, это был стриж, – которую всегда носил с собой. Она была необходима ему, как очки или, к примеру, стакан воды во время еды. Дома, даже когда он шел в спальню, птичка была с ним. Когда ехал на работу, клетка с птичкой висела на руле велосипеда.