Катерина Гордеева - Человек раздетый [Девятнадцать интервью [litres]]

– Что в вашей новой жизни оказалось не таким, как вы себе представляли?

– Я, мне кажется, до сих пор не понимаю никакой грандиозности происходящего, никакого масштаба. Когда взяли «Тесноту» в Канны, я подумал «Блин, вау, круто!» Но всё оказалось как будто чуть меньшим, чем я себе представлял. То же самое в Теллуриде: вот закрытый показ, туда приходят самые настоящие голливудские звезды. И ты чего-то такого ждешь, представляешь себе, придумываешь. А приходят обычные простые люди: кто-то из них такой маленький, приземленный, кто-то – совсем старичок. Дистанция вдруг становится небольшой, и всё оказывается менее значительным. Возможно, это даже хорошо.

– Ваши родители смотрят ваши фильмы?

– «Тесноту» – да, они смотрели. «Дылду» вроде мама посмотрела. Отец – точно не знаю, может быть, тоже. Но мы это как-то не обсуждаем.

– Почему? Они вообще как себе представляют вашу нынешнюю жизнь?

– Я думаю, что изменилось вот что: и мама, и отец начинают иногда ко мне прислушиваться. Мама, в общем, и была в этом плане помягче, но с отцом раньше такого не было. А сейчас я как будто имею право на свое мнение, я могу высказываться по каким-то там вопросам, мы можем спорить.

– В прошлый раз, когда мы встречались, у вас была проблема второго фильма. А сейчас?

– А сейчас – третьего, четвертого, пятого.

– Боитесь остаться в статусе молодого, подающего надежды режиссера?

– Если вы намекаете на кризис среднего возраста, то я не тороплюсь. Я вообще не тороплюсь. А с третьим фильмом особенно не хочу торопиться. Я хочу понять.

– Что?

– Хочу понять, про что я хочу снимать. Я хочу снять про Северный Кавказ, про парней, которые там живут. Но нахрапом делать ничего не хочется. Хотя мне кажется, большой перерыв тоже важно не делать. Это как с тренировкой: когда долго не тренируешься, у тебя слабеют мышцы и ты начинаешь терять сноровку. В этом плане, конечно, тоже есть своя опасность. Но пока я еще не определился: много идей, много желания. Я вот недавно встретил в аэропорту молодого парня из «Мемориала», который дал мне книжку: «Почитай. Может, тебе покажется интересным». Книжка была про причины событий 13 октября 2005 года в Кабардино-Балкарии. У меня в голове всегда было ощущение, что про этот момент в жизни республики стоит снять фильм. Но важно, чтобы это было что-то художественное. Пока не придумал, как это сделать.

То есть планов много. Пока просто хочется чуть-чуть выдохнуть. Может быть, я некоторое время буду заниматься вещами, не связанными с кино, через которые смогу отрефлексировать что-то, что мне важно.

– Например?

– Это секрет. Но это касается и каких-то арт-пространств, и какой-то повседневности. Хочется создать команду молодых людей, которым будет важна возможность самореализации, а не единственный вопрос: «Сколько з/п?» Которые будут спрашивать «какая тема?», а не «какой бюджет?» Я не говорю, что зарплата и деньги – это плохо. Ни в коем случае. Но когда это стоит на первом месте, возникают сомнения в том, что тебе действительно нужно работать с этим человеком.

Дождь за окном становится сильнее. Кантемир Балагов накидывает капюшон и выходит из кафе, где мы встретились. Через большое окно видно, как он поднимает плечи и торопится домой. Сквозь дождь, сквозь китайцев в цветных дождевиках, неизменно фотографирующих нарядные фасады Старого Арбата.

Мы сидим у большого окна и пьем вино. Через стекло хорошо видно белку, что прыгает по сосне вверх и вниз без особой цели: ничего внизу не подбирает, ничего наверх не уносит. Просто белка в хорошем настроении. Скачет.

Сумерки сгущаются. И внутри дома становится светлее, чем у белки снаружи. Белка замирает и разглядывает нас.

Ясина спрашивает: «Хочешь еще вина?» Потом говорит: «Какой кайф – смотреть за белкой, правда? Просто смотреть. И больше – ничего».

Ирине Ясиной 19 мая 2019-го исполнилось 55 лет. Она экономический публицист. Дочь бывшего министра экономики России Евгения Ясина. Было время – руководила департаментом общественных связей Центробанка (Банк России), вела радио- и телепередачи, была директором программ «Открытой России», возглавляла Клуб региональной журналистики. В тридцать пять лет получила диагноз «рассеянный склероз», но не сбавила оборотов, может, даже наоборот: возглавляла, руководила, участвовала, выступала, спорила и боролась с удвоенной силой.

В первый год болезнь заставила ее отказаться от высоких каблуков, во второй – ходить с палочкой, через несколько лет – сесть в инвалидную коляску. В один из первых моих приездов в ее дом Ясина показывала мне свои прежние туфли на шпильке, водруженные на манер музейного экспоната за стекло книжной полки. Теперь показывает белку.

[72] Впервые опубликовано в интернет-издании «Правмир» в 2018 г.

– Что изменилось?

– Этого не скажешь запросто. А если скажешь, не прозвучит как-то важно или значительно: я стала проводить время по-другому. Я сейчас занята тем, что чувствую себя. Я живу. И живу, наконец, так, как хочу. Читаю и перечитываю книги, которых не читала или думала, что читала: мне казалось, что по верхам – это достаточно. И вот я сижу у окна или перед камином, заваленная книжками, и напитываюсь знаниями, которые мне по большому счету не особенно нужны. То есть в практическом смысле вряд ли пригодятся. Но я жадно их впитываю. Я делаю это только для себя, это мне надо, мне важно. Хочешь – назови это самоудовлетворением, таким онанизмом, я не против. Мне даже нравится: я, быть может, впервые в жизни делаю что-то только для внутреннего пользования, для себя.

– Ты ни с кем этим не делишься?

– Разумеется, есть некоторое количество собеседников, с которыми я обсуждаю прочитанное, нам хорошо и интересно. Но в основном – это всё ради себя. Ты представить себе не можешь, как это классно.

– Раньше было не так?

– Было совсем по-другому. Я не чувствовала ни потребности, ни возможности остановиться и заглянуть в себя, остаться только собой и с собой. Сейчас это доставляет мне радость.

– Почему раньше не получалось?

– Думаю, потому, что я была всё время на бегу, хотела везде успеть. А когда всё время бежишь, мечешься, стараешься оказаться и там, и там, напомнить о себе, напомнить кому-то другому о чем-то важном, быть полезной и так далее, ты не успеваешь ощутить свет и покой, который совсем рядом. Он снисходит на тебя, стоит только остановиться и дать ему возможность. Это невероятное чувство.

– Похоже на описание обретения веры.

– Это не совсем то. Не воцерковленность на уровне «сходить к Матронушке», но это – вера, просто не вполне такая, как принято считать: у нас же считают, что если человек пришел к вере, то он поклоны бьет, умоляет простить, и такой весь в черном платке и черной юбке. Я – нет. Ни платков, ни юбки, ни поклонов. Но я стала относиться к жизни очень серьезно. Я передумала свою жизнь очень основательно, и за всё, за что надо было попросить прощения, – прощения попросила.