Юрий Манн - Николай Гоголь. Жизнь и творчество (Книга для чтения с комментарием на английском языке)

М. Е. Салтыков-Щедрин*: "Гоголь положительно должен быть признан родоначальником этого нового, реального направления в русской литературе; к нему, волею-неволею, примыкают все позднейшие писатели, какой бы оттенок ни представляли собой их произведения".

Ф. М. Достоевский: "Явилась… смеющаяся маска Гоголя, с страшным могуществом смеха, — могуществом, не выражавшимся так сильно ещё никогда, ни в ком, нигде, ни в чьей литературе с тех пор, как создалась земля". "…Его создания, его "Женитьба", его "Мёртвые души" — самые глубочайшие произведения, самые богатые внутренним содержанием именно по выводимым в них художественным типам. Эти изображения, так сказать, почти давят ум глубочайшими непосильными вопросами, вызывают в русском уме самые беспокойные мысли, с которыми, чувствуется это, справиться можно далеко не сейчас; мало того, ещё справишься ли когда-нибудь?"

Все, кого мы процитировали, — русские писатели, и говорят они прежде всего о значении Гоголя для отечественной литературы. Но всё это, конечно, связано и с громадным значением Гоголя для литературы мировой. В некоторых из приведённых отзывов уже сквозит эта мысль — у Н. А. Некрасова и особенно у Достоевского.

В наше время в Гоголе видят одно из значительнейших явлений новой европейской культуры. Из множества характерных суждений на этот счёт приведём лишь одно.

Томас Манн*: "Русская литература современна, начиная с Гоголя; с ним сразу появляется всё то, что с тех пор и осталось такой прочной традицией в её истории… Комизм — в особенности. Со времён Гоголя русская литература комедийна — комедийна из-за своего реализма, от страдания и сострадания, по глубочайшей своей человечности от сатирического отчаянья, да и просто по своей жизненной свежести, но гоголевский элемент комического присутствует неизменно и в любом случае… И если нам дозволено говорить голосом сердца, то нет на свете комизма, который был бы так мил и доставлял столько счастья, как этот русский комизм с его правдивостью и теплотой, с его фантастичностью и покоряющей сердце потешностыо…"

Почти все писавшие о значении Гоголя специально останавливались на силе и могуществе его языка. "С Гоголя водворился* на России совершенно новый язык, — говорил известный художественный критик В. В. Стасов, — он нам безгранично нравился своей простотой, силой, меткостью, поразительною бойкостью и близостью к натуре. Все гоголевские обороты, выражения быстро вошли во всеобщее употребление".

В тайне гоголевского языка есть что-то неуловимое и интригующее, хотя некоторые скупые намёки на разгадку этой тайны можно найти в высказываниях самого писателя. Например, говоря о Г. Р. Державине*, весьма ценимом им поэте предшествующего века, Гоголь отмечал: "Всё у него крупно. Слог у него так крупен, как ни у кого из наших поэтов. Разъяв анатомическим ножом, увидишь, что это происходит от необыкновенного соединения самых высоких слов с самыми низкими и простыми, на что бы никто не отважился…"

Если разъять "анатомическим ножом" собственный стиль Гоголя, то есть проанализировать его полно и обстоятельно, то, вероятно, тоже придёшь к выводу, что в основе его — необычайно смелое сочетание различных речевых стихий. Высокой и низкой, торжественной и бытовой, поэтической и прозаической.

Обратимся к первой книге повестей Гоголя — "Вечерам на хуторе близ Диканьки".

Сколько здесь блеска, сверкания, переливов красок, игры света и тени: "Ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие тёмную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пёстрыми огородами…"

Сколько нежности, теплоты, бережности, не только перенятой у народной любовной лирики, но как бы заимствованной из любовных признаний реальных украинских парубков и дивчин. "Я тебя люблю, чернобровый козак! За то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь ты ими — у меня как будто на душе усмехается: и весело и хорошо ей…"

Сколько мрачной таинственности, страшных намёков, мерцающих видений, от которых захватывает дух: "…вдруг закричали, перепугавшись, игравшие на земле дети, а вслед за ними попятился народ, и все показывали со страхом пальцами на стоявшего посреди их козака. Кто он таков — никто не знал".

И наряду с этим: "Настроил сдуру старого хрена отворить дверь хаты", "А, шельмовский сатана! чтоб ты подавился гнилою дынею! чтоб ещё маленьким издохнул, собачий сын!" "Нечестивец! поди, умойся наперёд! Сорванец негодный! Я не видала твоей матери, но знаю, что дрянь! и отец дрянь! и тётка дрянь!" Гоголевские герои не лезут за словом в карман, особенно когда они в ударе; изъясняют свои чувства темпераментно, откровенно и резко.

От "Вечеров на хуторе…" и до последних произведений гоголевский стиль развивался, находился в постоянном движении. Но смелое сочетание двух "языков", двух стихий — поэтической и прозаической — постоянно служило его основой.

"Само собою разумеется, что, как в том роде, так и в этом, есть тысячи оттенков* и ступеней высших и низших… Само собою также разумеется, что иногда тот и другой род врываются в пределы друг друга, и то, что иногда поэзия может снисходить почти до простоты прозаической и проза возвышаться до величья поэтического".

Так писал Гоголь в одном из последних своих сочинений — "Учебной книге словесности для русского юношества". Он имел в виду прежде всего свой собственный опыт по созданию динамичного и яркого литературного языка, объединяющего противоположные стили.

Книга, которую вы прочитали, содержит самый общий и краткий очерк жизни и деятельности Гоголя. А это значит, что многие эпизоды творческой биографии писателя в неё не вошли — не могли войти.

Ничего не говорится о сохранившихся черновых главах второй части "Мёртвых душ", о том, как развивалось содержание поэмы в дальнейшем (вернее о том, как предположительно должно было раскрыться: ведь сведения, которыми мы располагаем на этот счёт, скупы и противоречивы).

Не смогли мы остановиться на разборе гоголевских повестей "Коляска", "Рим", пьес "Женитьба", "Игроки" и т. д.

Почти ничего не сказано о критических и библиографических статьях, составляющих важную часть творческого наследия Гоголя. Ведь он обладал ярким критическим талантом, который ценили и Пушкин, и Белинский.

Да и публицистика Гоголя, особенно в "Выбранных местах из переписки с друзьями" или в неопубликованной при его жизни статье "О сословиях в государстве", требует специального, обстоятельного разговора.