Николай Гринкевич - Строки, имена, судьбы...

Вот примеры этому. Поступив в школу пехотных подпрапорщиков в Варшаве, где в 20-е годы прошлого столетия стоял лейб-гвардии Литовский полк, в первую фузилерную роту которого он был зачислен, Макаров увлекся фехтованием и плаванием. Причем самым трудным видом фехтования — на штыках. "Оно требовало необыкновенной силы, — рассказывает в своих воспоминаниях Н. Энгельгардт, — особенно в правой руке и ногах, а сверх того — необыкновенной легкости для свершения изумительных прыжков при обороне от кавалеристов и при нападении на них. Хороший фехтовальщик выбивал из седла любого всадника".

Через год Макаров достигает такой головокружительной техники в этом сложнейшем виде военного искусства, что его назначают инструктором всей школы.

Такая же история получилась и с плаванием. Несмотря на свои весьма скромные физические данные, Макаров и в этом виде спорта добивается фантастических результатов. Верх его достижений — пятичасовое беспрерывное нахождение в воде.

Много это или мало? Можно ли считать Макарова одним из пионеров русского спорта? Этот неожиданный поворот в биографии музыканта, ученого и писателя заинтриговал меня своей новизной.

Звоню заведующему кафедрой плавания Казахского института физической культуры Бахи Ельгундиеву. Объясняю, что побудило меня обратиться к нему. На том конце провода удивленный голос:

— Сколько сколько часов? Я не ослышался?

— Нет, пять, ровно пять…

— В каком это было году?

— В 1830…

— Слушайте, для тех лет это — исключительный результат. Ваш Макаров, сам не зная об этом, был выдающимся, первоклассным спортсменом. Он намного опередил свое время. По своему спортивному духу он скорее близок нам, а не своим современникам. Обязательно расскажу о нем нашим студентам…

Что же являлось главным занятием этого разносторонне одаренного человека? Три основных дела сопутствовали Макарову на протяжении всей его долгой жизни — музыка, лексикография и литература.

Выйдя в отставку в 1838 году в чине майора, Макаров поселяется в своем тульском имении. Ему двадцать восемь лет. Казалось бы, начинать в этом возрасте серьезные занятия музыкой уже поздно. Правда, Макаров, как, впрочем, и многие люди его круга, хорошо играет на рояле и прилично на скрипке. И вдруг, по словам Н. Энгельгардта, "явилась в нем страсть к гитаре".

Он ставит перед собой совершенно иллюзорную, неосуществимую цель — в кратчайшие сроки овладеть гитарой, раскрыть всю несравненную красоту ее звучания, все непостижимое богатство ее ритмов, раскрыть ее душу, все таящиеся в ней страсти и чувства.

Это казалось бесплодным мечтанием. Но надо было знать Макарова, его стожильную работоспособность его упорство. Он играет дни и ночи, лишая себя сна и отдыха. Он становится фанатиком гитары. Он неразлучен с ней. Свершается чудо — инструмент и исполнитель, наконец, как бы начинают чувствовать и понимать друг друга, ощущать свое единство.

Через два года Макаров едет в Петербург, чтобы предстать на суд перед патриархом русской семиструнной гитары, прославленным арфистом, композитором и гитаристом екатерининских времен Андреем Осиповичем Сихрой. Макаров везет ему и ноты своего гитарного концерта "La bravura".

Взглянув на них, Сихра изумленно воскликнул:

— Это сыграть никогда никто не сможет! Есть предел всему. Это выше человеческих сил!

Макаров сел и сыграл. Он ошеломил всех. Его игру признали явлением феноменальным.

Среди слушателей — Александр. Сергеевич Даргомыжский. С этого вечера началась долгая дружба гитариста и композитора, двух земляков по Тульской губернии.

По совету Даргомыжского Макаров начинает брать уроки гармонии у капельмейстера оркестра Большого театра, воспитанника Пражской консерватории И. Иоганеса — дирижера первой постановки оперы Глинки "Жизнь за царя" ("Иван Сусанин") на московской сцене.

В 1851 году Макаров ненадолго уезжает за границу. Он едет главным образом для того, чтобы разыскать мастера, который смог бы сделать достойную его искусства гитару. Такого он находит в лице венца Шерцера.

Выполнить заказ известного русского музыканта — дело чести. И Шерцер создает гитару, необычную по силе звучания, глубине и певучести.

А через пять лет Макаров поражает Европу, выступив инициатором проведения международного конкурса гитаристов в Брюсселе.

В связи с этим "Санкт-Петербургские ведомости" писали: "Николай Петрович Макаров — страстный любитель музыки вообще, а гитары в особенности, желая поднять свой любимый, но упавший инструмент и вдохнуть в него новую жизнь и силу, вознамерился устроить музыкальный конкурс и назначил из своего кошелька следующие премии: две (в восемьсот и пятьсот франков) — для композиторов за лучшее сочинение для гитары и две также для гитарных мастеров за наилучше сделанные гитары".

Да, Макаров намного опередил свое время. Если мы можем считать его пионером русского спорта, то, наверное, с таким же успехом мы можем считать его и одним из зачинателей международных конкурсов — гитаристов во всяком случае.

В Брюсселе Макаров выступил как гитарист-виртуоз. По общему мнению, его техника и артистизм затмили славу "Бетховена гитары" — Мауро Джульяни, Карулли, Леньянн, Гуэрта.

В России Макаров дал единственный сольный концерт в Туле. Затем имя его появлялось несколько раз на афишах благотворительных концертов в Петербурге. И все.

Музицирование, увы, не принесло Макарову осуществления всех его надежд. Планы у него были, надо прямо сказать, утопически грандиозными. Долгие годы он лелеял мечту о создании наподобие средневекового рыцарского ордена — братства гитаристов, члены которого вдохновенной игрой на гитаре пробуждали бы в человеческих сердцах добрые чувства, действовали бы очищающе на нравы обывателей.

В конце своей жизни Макаров с прискорбием писал: "И кому, и чему принес я в жертву сорок лет моей жизни, из которых двадцать лет самого упорного, энергического изучения и труда? К чему пришел, чего добился я в конце концов? Шумных аплодисментов в моем концерте в Брюсселле, восторженных восхищений и похвал окружившей меня по окончании концерта кучки любителей… Затем появление нескольких хвалебных статей о моей гитаре в брюссельских газетах… Небольшой фейерверк, треск и… дым, тотчас же рассеявшийся бесследно. А что встретило меня по возвращении на родину? Насмешки, издевательства петербургских зубоскалов, журнальные свистки…"

По отзыву современника, "как человек Николай Петрович Макаров был в высшей степени добрый, горячий, увлекающийся и доверчивый до такой степени, что всякий его обманывал, он был наивен, как ребенок, и растрачивал свои средства на всевозможных эксплуататоров и проходимцев".