Николай Гринкевич - Строки, имена, судьбы...

На следующий день, без стука, снова под хмельком, дед ввалился ко мне в номер с тяжеленным свертком медных икон и с малюсеньким колокольчиком.

— А это — родной внучек того, что ты вчерась у меня купил. Бери и его, грех родню разлучать!

Так нежданно-негаданно было положено начало новой коллекции.

Сегодня в ней три десятка подшейных и дужных колокольчиков. У каждого из них своя история, своя неразгаданная судьба, наверно, своя память.

Кто знает — может быть, колокольчики с короткой надписью "Дар. Валдая" тревожно и тоскливо звенели на тройках, уносивших в далекую Сибирь жен сосланных декабристов.

А эти — с задорными прибаутками — "Езди веселись, купи не скупись", "Кого люблю, того и дарю" заливались ликующей песней, вторя радости возвращавшегося из псковской глуши в блистательную столицу опального Пушкина, или, крепко подвязанные по древнему русскому обычаю, скорбно молчали морозной ночью на пути в Святогорский монастырь, оплакивая смерть русского гения.

Одни из колокольчиков отлиты на заводах Веденеева, Чернигина, Трошина и Бадянова в селе Пурехе Нижегородской губернии. В том самом Пурехе, что стояло на Ярославском почтовом тракте и было даровано спасителю Москвы князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому. Другие — на заводе братьев Гомулиных в селе той же губернии — Павлово, с давних времен известном еще и своим замочным промыслом. Наконец, третьи — прославили на всю страну древнее владение Господина Великого Новгорода — село, а затем город Валдай.

"Дар Валдая" — так сердечно, просто и ласково назвал когда-то русский народ ямские колокольчики. Именно "дар", а не как-нибудь иначе. И действительно, не один десяток лет щедро одаривали ими всю Россию валдайские умельцы.

О поселении, расположившемся на берегу Валдайского озера, впервые упоминается в летописях 1495 года.

Не баловала жизнь радостями первых поселян. В один из своих походов на Новгород не моргнув глазом предал село огню и мечу грозный московский царь Иван Васильевич. В 1611 году его разорили шведы.

Погоревали, посетовали на свою долю валдайские мужики, почесали затылки и, была-не была, снова, на том же самом месте, упрямо стали ставить и обживать новые избы.

Колокольчики

В 1654 году по просьбе патриарха Никона село было отдано во владение Иверскому монастырю. Попали мужики, как говорилось встарь, "из кулька в рогожку". Стало еще горше и тяжелее. Как липку обдирал святейший и монастырь, и подвластные ему земли. "Кормовые запасы и пития" — соленая и вяленая рыба, капуста и огурцы, ржаная и пшеничная мука, овсяные крупы, квас и пиво, мед и яблоки в патоке, до которых особо охоч был чревоугодливый архипастырь, по его велению заготовлялись в буквальном смысле слова возами и бочками.

В напечатанном в 1801 году в московской университетской типографии "Географическом словаре Российского государства" село Валдай уже называется городом, жители которого "по способности местоположения его пропитание имеют свое от извоза, которое ремесло и ныне по прежней своей привычке изрядно исправляют, другие промышляют хлебопашеством, а прочие для приезжающих содержат постоялые дворы и харчевни. Женщины пекут баранки, кои по особому своему виду именуются валдайскими, сверх того занимаются домашним рукоделием, прядут леи, пеньку и шерсть, ткут холсты".

Но не бубликами и не домашними рукоделиями, а литьем колокольчиков увековечился в народной памяти Валдай.

Да, было время, когда по всей раскинувшейся на полмира России день и ночь разливались троечные перезвоны.

Вспугивая тишину проселочных дорог, обгоняя полосатые версты, неслись они над ямскими трактами, над полями, над березовыми рощами, над печальным безлюдьем погостов, над сумраком лесов.

Ни одно праздничное гулянье не обходилось в старину без лихих раз-наряженных троек. Они "промчались" даже по страницам старых, уютно патриархальных хрестоматий, доставив немало хлопот нашим бабушкам и дедушкам, твердившим наизусть в гимназиях и в "реалках" следующие строки: "Прикатила-приехала мокрохвостая масленица с блинами, оладьями, пряниками, орехами. Стон стоит на улице — визг гармоники, дреньканье балалайки, песни, звон бубенчиков, щелканье орехов, громкие поздравления:

— С широкою, широкою масленицей!

А вот и тройка у крыльца. Птицы-кони! Гривы убраны лентами, на уздечках бубенчики, на крашеной с золотом дуге три валдайских колокольчика, хомуты лаковые, шлеи наборные, с висящими до земли бляхами. Возжи алы, плетеные, санки-казанки ярко расписанные.

Ямщик на облучке в шапке с павлиньими перьями, синий с иголочки на нем армяк, за красным кушаком заткнуты зеленые рукавички.

Вышли седоки, сели. Надел ямщик кнут на рукавичку, свистнул — "Эй вы, голуби!" Рванулись дружно кони, заголосили колокольчики, зарокотали бубенчики, блеснули молнией бляхи на шлеях, золотые цветы и разводы на дуге, вытянулись в струнку кони, и понеслась вихрем борзая тройка…"

Этот небольшой, но ярко и сочно выписанный хрестоматийный отрывок был записан мною много лет тому назад со слов моей тетки, окончившей в 1903 году с серебряной медалью минскую женскую гимназию. И по сей день я храню как семейную реликвию аттестат "дочери коллежского советника, девицы Гринкевич Степаниды", дающий ей право на звание домашней учительницы.

Образ русской тройки запечатлен также и на великолепной картине известного жанрового живописца прошлого века академика Николая Сверчкова и в посвященных ей стихах Льва Мея:

Обложка романса

Среброзвонные бубенцы, песня ямщика, бег коней — все это звучит и во "Временах года" Чайковского, в пьесе "Ноябрь. На тройке", эпиграфом к которой композитором взяты некрасовские строки: