Николай Гринкевич - Строки, имена, судьбы...

В последний раз я встретился с Оржеховской в канун ее девяностолетия. Что я могу сказать о нашем свидании? Оно было радостным и грустным. Софья Станиславовна героически преодолевает болезни, тяготы послеоперационного периода. Я умышленно не написал слово "старость". Поверьте мне — и по сей день старости в ней нет. Может быть, это звучит неубедительно, но это так. Она по-прежнему полна жизнелюбия, женского кокетства, обаяния. Она не забывает о прическе, о косметике. И это вовсе не выглядит комичным. Просто она старается быть в форме! Только иногда, во время разговора, глаза ее вдруг наполняются, а то и переполняются слезами. Но она тут же восклицает:

— О нет, и не думайте, я не плачу! Я смеюсь! Вы знаете, чем я теперь занимаюсь целыми днями? Только, пожалуй, не падайте в обморок — я пою, лежу и пою. Вспоминаю тексты, записываю их, вот смотрите, потом даю самостоятельные концерты! Ведь надо же чем-то себя отвлекать, а то ведь можно очуметь от одиночества!

Я хочу сделать вам презент. Уверена, вы его оцените, иначе я не решилась бы на это. Вон там, на полке, завернутые в газету книги. Возьмите и сохраните их. Право, это самое дорогое, что у меня сейчас есть. Будьте счастливы и хранимы небесами!

Софья Станиславовна смеется. В ее глазах снова искрятся наследственные золотистые, веселые и озорные крапинки…

Подаренные ею книги заняли в моей библиотеке почетное место. Это воспоминания первой жены Куприна — Марии Карловны Куприной-Иорданской "Годы молодости" с дарственной надписью: "Милая Сонечка, наше знакомство, начавшееся в Коломне в 1902 году весной, с Вашей мамой можно было бы и возобновить через пятьдесят девять лет. Если захотите навестить меня — буду рада Вас видеть. М. Куприна-Иорданская, 1 января 1961 года"; ставшая в свое время популярной небольшая книжечка "Рассказы о Куприне" с подписью автора — "Софочке-Софье Станиславовне Нат от всего сердца и на добрую память. Борис Кисилев. Октябрь, 1964 год" и первое издание книги Ксении Куприной "Куприн — мой отец" с уже известным нам автографом.

Это туапсинское лето подарило мне на прощание еще одну неожиданную и незабываемую встречу.

…Принять меня Татьяна Николаевна Кисельгоф согласилась не сразу. Немало хлопот стоило общим знакомым уговорить ее встретиться со мной.

Я знал, что до меня многие, в том числе и специально приезжавшие из Москвы журналисты, терпели неудачу. Поэтому к встрече с первой женой Михаила Булгакова я готовился с особым волнением.

…Обстановка комнаты скромна, неприхотлива.

На столе — раскрытая книга — начало романа "Мастер и Маргарита". Раскрывают эту книгу, конечно же, не в первый и не в последний раз. Ее перечитывают, многие ее страницы, наверное, знают наизусть. "О, память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной" [28] К. Н. Батюшков . Мой гений. Опыты в стихах и прозе. С.-Петербург, 1817. .

Сердце и разум — два полюса человеческого "я". Два начала, так часто вступающих в мучительно сложные противоречия. Разум может анализировать, восставать, вычеркивать, запрещать, возводить барьеры логических формул и тут же бессильно отступать — память сердца ему не подвластна.

Нить разговора все время рвется. Чувствую, как рассыпается вся заранее продуманная последовательность моих вопросов.

Пауза. Снова пауза. Моя собеседница нервно сворачивает уголок газеты. На меня виновато смотрят очень грустные, удивительной красоты и удивительной бездонной голубизны глаза.

Стараюсь быть предельно тактичным и осторожным. Знаю — ей трудно говорить. Почему? Ответ скрыт за гранью дозволенных вопросов и домыслов, в заповедных тайниках старого, одинокого сердца.

И вдруг — улыбка, смущенная, светлая. Сердце победило разум…

— Я много раз давала себе слово не возвращаться к этим воспоминаниям… О Булгакове и так много написано, так что вряд ли я смогу рассказать вам что-нибудь новое, особо интересное.

Мы поженились совсем еще молодыми. Булгаков был тогда студентом медицинского факультета. Жили в Киеве. Университет он закончил, получив звание лекаря, с отличием. Работал земским врачом в Смоленской губернии. Надо сказать правду, он был замечательным врачом — способным, внимательным, чутким, гуманным. Но очень быстро стал охладевать к медицине. Его истинным призванием, конечно, была литература.

Когда в 1921 году мы переехали из Батуми в занесенную снегом, завьюженную, неуютную, холодную Москву и поселились в таком же неуютном холодном доме Рабкоммуны, он уже окончательно бросил частную врачебную практику. Начался период его писательского становления. Он с увлечением сотрудничал в берлинской сменовеховской газете "Накануне", печатался в ее еженедельном литературном приложении, которое редактировал Алексей Толстой. В свое время многие ошибочно и не без злого умысла утверждали, что он какое-то время якобы жил в Берлине, и чуть ли не пытались причислить его к эмигрантам. Это неверно. Булгаков никогда из России не выезжал. Его материалы, так же как и материалы Константина Федина, Корнея Чуковского, Валентина Катаева, Сергея Есенина, Анатолия Мариенгофа, Владимира Лидина, Вадима. Шершеневича, посылались в Берлин из Москвы, через контору "Накануне".

Портрет М. Булгакова работы Е. М. Сидоркина (первая публикация)

Печатал фельетоны в газете железнодорожников "Гудок", в "Крокодиле", в "Красном перце", иногда на последней полосе "Литературной газеты". Сейчас все эти мелкие, разбросанные по страницам старых газет и журналов материалы, к сожалению, не переиздаются и никому не известны.

Работал урывками, но с большим увлечением. Обычно — ночью. Помню — при мне писались "Записки молодого врача" и роман "Белая гвардия", который он затем переделал в пьесу "Дни Турбиных". Спектакль был поставлен на сцене Московского Художественного театра и шел с неимоверным успехом. Без преувеличения — это был самый любимый спектакль москвичей. В его основу положены события, свидетелями которых мы были, живя в Киеве.

Он был рожден для театра. Сцена и кулисы были его миром. Максим Горький назвал его "Мольер" — отличной пьесой. Вообще, он с большой симпатией относился к творчеству Булгакова.

Нет, ни ранних, ни поздних его фотографий у меня нет. Ну что ж, так получилось…

Каким он был? Прежде всего он был очень хорошим человеком. Очень гостеприимным, хлебосольным, обладал великолепным чувством юмора, чудесным даром рассказчика. По-моему, внешне, несмотря на свое редкое обаяние, он не был интересным, но зато внутренне…

Снова пауза.

— Прожили мы двенадцать лет. Это были трудные годы.