Николай Гринкевич - Строки, имена, судьбы...

Так вот, рисунок Жана Кокто — это эскиз обложки пригласительного билета на выставку Сергея Лифаря в зале Плейель. Он выполнен в типичной для художника манере легких, пластически выразительных линий.

По своему настроению рисунок Кокто трагичен. И в этом его необычность. Все кончено. Пушкина нет.

Анонс о выходе из печати книги С. Лифаря "Моя зарубежная пушкиниана"

Уже набрано и печатается в траурной окантовке печальное извещение: "Наталья Николаевна Пушкина, с душевным прискорбием извещая об кончине супруга ея, Двора Е. И. В. Камер-Юнкера Александра Сергеевича Пушкина, последовавшей в 29-й день сего Января, покорнейше просит пожаловать к отпеванию тела его в Исакиевский Собор, состоящий в Адмиралтействе, 1-го числа Февраля в 11 часов до полудня".

Лицо поэта спокойно. На подушке рассыпались пряди волос. Его ждет последний путь в Конюшенную церковь, а затем безостановочная, долгая санная дорога в Псковскую губернию, в Святогорский монастырь.

Мастерство и артистизм художника безукоризненны. Что же касается содержания рисунка, то (возможно чисто субъективно) оно вызывает во мне внутренний протест.

Почему? Видимо, потому, что меня да, наверное, и многих навсегда околдовали радостные, как песенный за пев, блоковские слова: "Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин".

Да, именно веселое, ликующее и живое, только — живое!

Жан Кокто нашел свое решение. Не знаю — может быть, с претензией на оригинальность. Пусть спорное, но свое!

Много раз приходилось мне слышать и читать о том, что в истории литературы рекорд плодовитости принадлежит автору "Трех мушкетеров" и "Графа Монте-Кристо" — Александру Дюма. Может быть, это и так. Но думается мне, что наша отечественная беллетристика нисколько бы не оплошала, выставив в претенденты на первое место ныне, увы, почти всеми забытого российского писателя Василия Ивановича Немировича-Данченко.

Им написано около трехсот увлекательнейших, в свое время "запойно" читавшихся книг. Это — романы и повести, рассказы и художественноэтнографические очерки, стихотворения и путевые дневники, драмы и мемуары, блестящие корреспонденции с театра военных действий, шутка сказать, трех войн — русско-турецкой, русско-японской и первой мировой.

Сам писатель скромно считал себя посредственным романистом, добросовестным и неутомимым журналистом и хорошим военным корреспондентом.

Нго очерки "Соловки" были тепло встречены Тургеневым. Старая критика сравнивала его с Гончаровым. Горький отмечал его наблюдательность и правдивость.

Свой долгий жизненный путь Василий Иванович закончил в Праге, много лет прожив в одном из ее живописных кварталов — Винограды.

Я не графолог и поэтому не берусь определять по почерку характер Немировича-Данченко. Скажу только, что такого своеобразного почерка, как у него, мне еще никогда не приходилось встречать. Это — какой-то очень занятный гибрид полуустава, скорописи и четкого гражданского правописания екатерининских времен.

Зато в письмах его характер, без всяких графологических ухищрений, раскрывается с приветливой откровенностью и искренностью. Письма лишний раз подтверждают отзывы современников о нем как о человеке обаятельном и общительном, открытом, прямом и доброжелательном.

Письмо от 14 января 1934 года, которое вы сейчас прочтете, это — ответ Кноррингу на его просьбу выслать для работы над книгой ряд документов, имеющих отношение к русско-турецкой освободительной войне.

"Глубокоуважаемый Николай Николаевич!

С величайшей готовностью исполнил бы немедленно Ваше желание, но близость 90-летнего жизни и 75-летнего литературной работы юбилеев (которых я вовсе не желал) сейчас отнимают у меня все время. Со всех сторон — требуют автобиографий, часто совсем нелепых сведений по вопросам, ни меня, ни читателей нисколько не интересующих. Разрешите мне разобраться в моем крохотном архиве, как только я покончу с этою юбилейною повинностью. Все, что у меня найдется, к Вашим услугам. Очень буду рад, если это Вам пригодится. Вы спрашивали у меня: где можно достать на русском языке мою книгу для детей — "Сам себе помогай". Ее давно уже нет, и за рубежом ее переиздать нет никакой возможности. На чешском языке она выходит уже третьим изданием. Судьба русского писателя: я во время моей "смертельной", как ее окрестили здешние доктора, болезни в клинике окончил роман "Она". Думаю, в чисто художественном отношении — лучшее, что у меня есть, и он сейчас вышел в чешском переводе, а русский оригинал покоится у меня в письменном столе. Вероятно, я его не увижу в русском издании. Потому что не думаю прожить еще долго. У меня новых, не вышедших отдельно рукописей, отчасти рассеянных по разным газетам, а большею частью не видавших света еще, лежит на добрых пятнадцать томов.

Письмо Вас. Ив. Немировича-Данченко

Письмо И. О. Дунаевского

Повторяю, я к Вашим услугам и на все Ваши вопросы с удовольствием отвечу. Читаю Вас постоянно и радуюсь нашему заочному знакомству.

Примите, дорогой собрат, мой искренний привет.

Крепко жму Вашу руку. Вас. Немирович-Данченко" [42] Первая публикация. .

Письма Немировича-Данченко к Кноррингу, переписка Ирины Кнорринг с Бальмонтом — все это укладывается, естественно, в рамки определенных взаимоотношений.

И вдруг — письмо Исаака Осиповича Дунаевского, отправленное из Москвы в Париж 1 сентября 1947 года.

Объясняется это очень просто — в 1915 году Дунаевский окончил Харьковскую гимназию, директором которой был в то время никто иной, как Николай Николаевич Кнорринг.

Я убежден в том, что письма, подобные тому, которое сейчас лежит передо мной, пишутся раз в жизни. Для того, чтобы написать так доверительно, как написал Дунаевский, нужен необыкновенно сильный эмоциональный всплеск души.

Со дня написания письма прошло более тридцати лет. Этот солидный срок дает нам сегодня право, не нарушая элементарных этических норм, познакомиться с его содержанием. Тем более, что для нас это не просто письмо, а скорее взволнованный автобиографический рассказ композитора о себе, о своих мыслях, чувствах, привязанностях, о своих взглядах на музыку.

"Дорогой Николай Николаевич!