Юрий Смолич - Рассказ о непокое [Страницы воспоминаний об украинской литературной жизни минувших лет]

Я разрешу себе рассказать лишь один маленький эпизод, который, кажется мне, целиком характеризует Ванду-рыболова.

В этот вечер Ванда, как всегда, ловила на донки, переделанные из спиннингов, с кормы лодки. Лодка стояла на приколе — носом в берег, а корма на глубокой воде. Александр Евдокимович ловил в отдалении — с конца песчаной косы, закидывая в глубокий и быстрый водоворот, который меж рыболовов на Старике известен под названием "Король". Александр Евдокимович был с одной удочкой, так как на успех не надеялся: в тот вечер что-то "не клевало", другой снасти и никаких рыболовных причиндалов у него с собой не было. И вдруг удочку так и потащило! Александр Евдокимович взял ее на себя, подвел к берегу добычу, но вытащить не мог: на крючке огромный жерех!

— Сачок! — захлебываясь от волнения, закричал Александр Евдокимович. — Ванда, сачок!

Все, что произошло дальше, длилось одно мгновение. Ванда вскочила, схватила сачок, лежавший рядом с ней, и…

Чтобы подать сачок, надо было пробежать от кормы к носу лодки, сойти на берег, потом бежать берегом несколько десятков метров по сыпучей песчаной отмели, хотя по воде до Александра Евдокимовича на конце косы расстояние было не больше нескольких метров. За то время, которое уйдет на беготню с сачком, огромная рыба, конечно, оборвет капроновый волосок и уйдет в глубины "Короля". Впрочем, Ванда, конечно, и не успела об этом подумать — она действовала чисто рефлекторно.

…И Ванда с сачком в руке прямо шагнула через борт лодки в глубокую воду.

Только в воде она сообразила, что ступила не на землю, а в реку, что по глубокой воде к косе не перебрести, водоворот не переплыть и что сачка, таким образом, Александр Евдокимович не получит.

Мне радостно, что я знал Ванду в разных, иногда диаметрально противоположных, сферах деятельности, в самых разнообразных ситуациях житья-бытья, в богатейших проявлениях ее интеллекта, ее сердца и души.

Василевская — выдающийся писатель и Ванда — товарищ: как было хорошо и славно с ней в задушевной беседе, в страстном споре, в согласии и несогласии, над рукописью незаконченной вещи или у костра на Днепре, у книжных полок или в лодке на рыбалке. Василевская — всемирно известный, пламенный борец за мир и Ванда — на огороде или в цветнике со своим любимым внуком Петриком. Василевская на трибуне партийного собрания и Ванда гостьей у меня дома.

Всегда и во всем Ванда жила полнокровной жизнью и отдавала себя всю — и общественной работе, и партийной деятельности, и писательскому труду, и возне в саду или на огороде, и бесконечным семейным делам — мужу, дочери, внуку. Как ее хватало на все, когда всему она отдавалась сполна? И жила в вечном творческом беспокойстве, засевая этим плодоносным беспокойством все вокруг.

На это способны лишь цельные, богатые умом и щедрые душой натуры. Натуры, которые обогащают каждого, кто стоит близко, рядом.

Такой и была Ванда Львовна Василевская. Ванда.

Я говорил уже: есть люди, о которых никак не вспомнить, когда и при каких обстоятельствах ты с ними познакомился. Кажется, что знал их всегда.

Это — люди, которых ты хорошо понимаешь и так же понимают они тебя: каждую мысль, каждое слово, даже взгляд. Это — люди, которые никогда не скажут тебе неправды и которым никогда не соврешь и ты.

Это хорошие люди.

Таков для меня Козланюк, Петро Степанович. Петро. Впрочем, чаще всего мы называли его: вуйко! [26] Вуйко — дядя (зап. — укр.).

В конце тысяча девятьсот тридцать девятого года — когда после освобождения западных земель Украины я впервые приехал во Львов, — я встретился с Козланюком. Я был тогда в группе прибывших советских писателей, Козланюк — только что вышел из подполья.

Но возможно, что были мы знакомы и раньше — еще с двадцать девятого года, когда из подъяремной Западной Украины Козланюк впервые пробрался (должно быть — неофициально? А может быть, и нелегально?) в тогдашнюю столицу Украины Харьков. Он приезжал в Советскую Украину, чтобы издать свою книгу рассказов, потому что в Галиции, под пятой белопанской Польши, украинского революционного писателя Козланюка, понятно, не издавали.

Память моя сберегла детали этой встречи: писательский клуб — Дом Блакитного, ресторан в подвале, мы сидим изрядной компанией у первого столика справа от входной двери, и идет разговор о журнале "Вікна" — единственном в то время прогрессивном украинском органе печати в Галиции, который издавала группа писателей-коммунистов, в их числе и Петро Козланюк. Таков уж характер моей памяти: деталь, мелочь я могу запомнить точно, но целое, самый факт могу и позабыть или перепутать время. Столик, где мы сидели, белое вино, которое мы пили, тему разговора — помню отлично, а вот… было ли это в тот его приезд — за это поручиться не могу. Сомнение вызывает то, что мне чудится, будто сидел среди нас и Бобинский, но Бобинский, как свидетельствует энциклопедия, приезжал на Украину не в двадцать девятом году, а в тридцатом. Что же было в действительности?

Но дело не в этом. Я хочу сказать о моем ощущении, что с Козланюком мы были давно знакомы, — это ощущение распространяется на время до тридцать девятого года и даже до двадцать девятого, когда мы и в самом деле могли встретиться впервые; оно уходит гораздо дальше, в те времена, когда мы никак знакомы быть не могли. Сейчас попробую объяснить свою мысль.

Это ощущение "давнознакомости" появилось у меня, правда, несколько позднее, но распространилось, так сказать, ретроспективно на предшествующие годы. Это случается, если на то есть существенные причины: дружба, взаимопонимание, общность мыслей, сходство отдельных биографических моментов или — у литераторов — общность хотя бы отдельных моментов в биографии героев их книг. А именно это произошло между нами.

Причиной послужили трилогия Петра Степановича "Юрко Крук" и моя трилогия "Детство — Наши тайны — Восемнадцатилетние". Несмотря на то что эти наши книги писаны в разное время, совсем различны по материалу, а герои их из разных социальных кругов, — многое, очень многое сближает эти произведения (в моих глазах, во всяком случае), приводит как бы к одному идейному знаменателю, как-то "скрещивает" в деталях. Обе вещи — меня "Юрко Крук" и "Детство — Наши тайны — Восемнадцатилетние" — как бы своеобразная перекличка двух сердец, через бывшие границы, что разрубали нашу украинскую землю и наш украинский народ, — двух сердец, иго реально друг друга как будто и не знали, но были родственны. Да, именно перекличка, диалог, пускай я ничего не спрашиваю и Козланюк мне ничего не отвечает. И не имеет значения, что одна из трилогий написана до воссоединения украинских земель в тридцать девятом году, а другая значительно позднее: потому что тут важна не хронология жизни авторов, а хронология жизни героев книг.