Николас Рейнольдс - Писатель, моряк, солдат, шпион. Тайная жизнь Эрнеста Хемингуэя, 1935–1961 гг.

Вечером Хемингуэй пригласил Брауна и Мэри на ужин в известном ресторане Christiania в центре города, где они устроились за столиком в углу, откуда было видно всех присутствовавших. В разгар ужина Хемингуэй посмотрел на соседний столик и поинтересовался у официантки, что за люди сидят там. По ее мнению, это были торговцы из соседнего города Туин-Фолс.

Хемингуэй возразил: «Только не в субботу». Официантка пожала плечами, а Хемингуэй объяснил, понизив голос: «Они из ФБР» {144} .

На следующее утро Мэри проснулась от резкого звука, словно кто-то захлопнул два ящика, один за другим, и пошла посмотреть, в чем дело. Она обнаружила Хемингуэя мертвым в вестибюле гостиной, где его обезоружили в апреле. Он встал раньше всех, потихоньку спустился вниз и из одной из своих двустволок покончил с тем, что осталось от великого американского писателя, беззаветно боровшегося за то, во что он верил.

После того как новость разлетелась, появилась масса домыслов о смерти Хемингуэя {1} . Никто из посторонних, не говоря уже о близких писателю людях, не верил в историю Мэри о том, что это был несчастный случай во время чистки ружья. Хемингуэй имел дело с оружием всю свою жизнь. Мог ли человек, который не раз смотрел в лицо опасности — он был на фронтах трех войн, — вот так, по чистой случайности, погибнуть у себя дома? Эмметт Уотсон, журналист из Сиэтла, решил докопаться до правды.

Когда Уотсон добрался до Кетчума, у него возникло ощущение, что «все журналисты на земле собрались там» для освещения похорон. В компании с еще одним репортером он бродил по Кетчуму так, словно это был его родной город, избегая встреч с известными гражданами и опрашивая всех остальных — «от барменов до… приятелей по охоте, горничных, официанток и машинисток» — в поисках истины {2} . «Смерть Хемингуэя — это самоубийство» — под таким заголовком вышла газета Seattle Post-Intelligencer 7 июля. Детали, опубликованные в ней, должны были положить конец спорам {3} .

Однако Уотсон не мог объяснить, почему человек, всегда демонстрировавший нам волю к жизни — он любил повторять: Il faut d’abord durer [12], — добровольно покинул этот мир.

Его многочисленные друзья и читатели начали искать факты, которые помогли бы пролить свет на причины смерти Хемингуэя. Могла ли это быть неизлечимая болезнь, что-нибудь редкое вроде гемохроматоза? Не было ли у него старой военной раны, которая не заживала? А может, все дело в плохих отношениях с Мэри или в финансовых проблемах? И как повлияла на писателя потеря усадьбы Finca Vigía?

Со временем все сошлись на одном: никакой отдельно взятый фактор не мог привести этого в высшей степени талантливого человека к самоубийству {4} . Все оказалось намного сложнее. Депрессия, которую он называл «черной задницей», преследовала его на протяжении значительной части жизни и становилась лишь глубже. Начавшееся как примитивное удовольствие пьянство стало привычкой, мучительной страстью. Старость наступила рано — и очень резко — из-за многочисленных травм, которые он перенес с 1920-х гг. Кубинская революция, воспринимавшаяся поначалу как свежий ветер, обернулась еще одним удручающим событием. К 1961 г. практически не осталось надежды на возврат к жизни на Кубе и даже на простое посещение горячо любимой Finca Vigía.

Писатель не мог больше полагаться на свою память. До сих пор воспоминания наполняли его и обретали новую жизнь в коротких рассказах и романах. Но электрошоковая терапия в клинике Мейо сделала его заторможенным и отняла ясность мысли, которой он славился. Лишенный воспоминаний, он сомневался, что вообще сможет писать.

В 2011 г., на пятидесятую годовщину, Аарон Хотчнер открыл новый раунд спекуляций вокруг смерти Хемингуэя. Этот значительно более молодой, но близкий друг писателя, свидетель событий в последние месяцы жизни Хемингуэя, выдвинул еще одну теорию под названием «Хемингуэй как объект травли со стороны ФБР» {5} . После обобщения хорошо известных объяснений Хотчнер сконцентрировал внимание на депрессии и паранойе, которые были неотъемлемой частью жизни писателя в 1950-е гг. Хотчнер писал о биографах, характеризовавших опасения Хемингуэя в отношении ФБР как бредовые представления, и о досье, которое ФБР раскрыло в 1980-х гг. в ответ на запрос в соответствии с законом о свободе информации.

По словам Хотчнера, досье показывает, что Хемингуэй не слишком заблуждался в отношении бюро. Первые записи в нем датируются 1942 г. и относятся к организации Crook Factory и охоте на фашистов на Кубе во время войны. Хотчнер считает, что ФБР не забыло о Хемингуэе и после войны: «Все последующие годы агенты писали отчеты о его деятельности и прослушивали его телефоны. Наблюдение не прекращалось и во время его пребывания в больнице St. Mary’s» {6} . ФБР могло прослушивать телефон за пределами его палаты, если уж на то пошло. Хотчнер приходит к выводу, что Хемингуэй ощущал наблюдение за собой и что это «усиливало его мучения и стало одной из причин самоубийства» {7} .

Сейчас очевидно, что Хотчнер понимал психическое состояние Хемингуэя лучше, чем намерения бюро. Тщательное изучение досье ФБР показывает, что наблюдение за Хемингуэем никогда не велось {8} . Первый шаг сделало вовсе не ФБР — досье было заведено в результате решения посла использовать Хемингуэя в качестве руководителя непрофессиональной контрразведывательной организации. Посольство объявило о своих планах, а бюро отреагировало на это. Гувер прежде всего хотел знать биографические данные писателя, а потом всеми силами стремился избежать неприятных сюрпризов, которые могли бросить тень на его собственную организацию.

В последующие годы бюро эпизодически собирало информацию о Хемингуэе, которая сама шла в руки иногда от самого писателя, а иногда от других ведомств вроде Госдепартамента. Источником нескольких записей были газеты. Один или два отчета поступили от тайных осведомителей, которые сталкивались с Хемингуэем в обществе и докладывали о своих впечатлениях сотрудникам Гувера. Кое-что в их сообщениях заставило директора подозревать, что Хемингуэй работает над книгой, выставляющей его и агентов ФБР в дурном свете. Однако он не подозревал Хемингуэя ни в каких преступлениях, а бюро не проводило никаких расследований его деятельности. Агенты ФБР не прослушивали его телефоны, не перлюстрировали почту и не следили за ним. В 1961 г. врач Хемингуэя сообщил ФБР о состоянии своего пациента, они не сами разнюхали об этом {9} .

Бюро всегда смотрело на Хемингуэя не как на коммуниста, а как на бескомпромиссного антифашиста. После его смерти Мэри пыталась убедиться, что такое отношение не изменилось. В 1964 г., когда кубинская почта выпустила памятную марку в честь Хемингуэя, Мэри попросила журналиста Квентина Рейнольдса сообщить об этом Гуверу. Она хотела проинформировать его, что никто из родственников не давал разрешения на выпуск марки и не поддерживает кубинскую революцию. Хемингуэй приветствовал Кастро за то, что тот выгнал диктатора Батисту. Но «он не был близко знаком с Кастро. Мэри [говорила], что он встретился с Кастро на рыбалке и разговаривал с ним всего пять минут — точка» {10} . Гувер принял эту информацию безоговорочно, о чем говорит подписанная им заметка в досье, его последнее известное высказывание по делу: «Насколько я знаю Хемингуэя, он вряд ли симпатизировал коммунистам. Он был бесцеремонным, жестким парнем и всегда на стороне обездоленных» {11} .