Борис Соколов - Истребленные маршалы

Вторая моя вина в том, что, когда я был в Германии по подготовке боевой операции (очевидно, речь идет о последнем наступлении на Берлин. — Б. С.), ко мне приехал Жуков, который после осмотра позиций пригласил к себе обедать. Во время обеда завязался разговор о методах ведения войны, и Тимошенко вновь начал разыгрывать меня, высказав при этом, что всех нас, стариков, отстранили от командования и в ход пошла молодежь. Что война сейчас идет не качеством, а количеством. Я с этим высказыванием Тимошенко соглашался, разделял его высказывания, принимал участие в критике обиженных лиц руководства Главного Командования.

Затем моя вина состоит в том, что, когда сняли Жукова, я, встретившись с ним, высказал ему свое сочувствие. После того как меня сняли вторично с командования армией, я добился приема у Сталина, где он мне сказал, что я устал воевать и поэтому нужно принимать Главупраформ. Это меня сильно обидело, так как я еще хотел воевать.

Однажды после этого ко мне зашел мой старый адъютант Хейло, который являлся мне близким человеком, так как я с ним воевал в Гражданской войне, и мы с ним были женаты на сестрах. Во время разговора я высказал ему свое озлобление, что нас, стариков, обижают и не дают воевать, и в этом разговоре я высказал свою мысль, что война идет за счет крестьян и что колхозы после войны не восстановят, так как все хозяйство колхозов разрушено. Видимо, мне придется построить себе домик и жить до старости, ничего не делая».

Много лет спустя вернувшийся из лагерей Андрей Иванович Хейло в беседе с писателем Владимиром Васильевичем Карповым вспоминал, как из него выбивали показания о заговорщической деятельности Кулика, Гордова и Рыбальченко: «Вот мне били по ногтям. На стол руку положат и по ногтям. Сначала левую, потом правую. А руку держат, чтобы не отдергивал. А потом и по ногтям на ногах. Садисты, знают, где больнее. Ну и, конечно, резиновые шланги и прочее, это уже по спине, по почкам. Поместили в карцер. Сняли с меня одежду. Холодно, сыро, темно. А потом меня еще в стоячий карцер, в бокс. В конце концов уже ничего не соображал, хотелось одного — прекратить эти муки».

Показания Хейло о якобы многочисленных антисоветских беседах между тремя опальными генералами Кулик на суде отверг. Григорий Иванович настаивал, что лишь однажды слышал от Гордова нечто антисоветское: «Гордое допустил злобное высказывание, что якобы при царе пахали сохой и лошадью, а при Советской власти пашут на людях». Припомнил Кулик, что Василий Николаевич однажды прошелся и насчет Иосифа Виссарионовича: «Сталин обеспечивает только себя, а нас не обеспечивает». Но на антиправительственный заговор все эти высказывания никак не тянули. Признал Кулик и разговоры с Паэгле, а также свою вину в том, что, «находясь в Смоленской области, я однажды зашел в дом учительницы, которая жила очень бедно и имела пять человек детей, я задал ей вопрос — почему она имеет такой маленький огородик в то время, когда кругом много свободной необработанной земли? Учительница мне ответила, что ей больше земли не дают, так как она приравнена к категории служащего, и в присутствии Паэгле я высказал возмущение в озлобленной форме на существующие у нас порядки по обработке земли». Повинился бывший маршал и в чересчур откровенных беседах с Петровым и Захаровым: «В начале 1945 года на квартире генерала армии Петрова, у которого находился генерал Захаров (маленький), во время выпивки зашел разговор, что Петров однажды послал Ворошилову вагон мебели и лошадь, но, несмотря на это, Петров дважды снимался и вместо него назначали других лиц. Мы тогда говорили о чести мундира и о занимаемом нами положении. От Петрова я вместе с Захаровым зашел к нему на квартиру, и во время выпивки я поднял тост за Жукова. Здесь же у нас зашел разговор о назначении Булганина первым заместителем Главкома. Мы высказали свое мнение, что Главкому необходим комиссар и, видимо, назначение Булганина с этим и связано».

Председательствующий генерал-лейтенант юстиции Чепцов зачитал показания Кулика, данные на предварительном следствии: «Петров высказал мне недовольство снятием его с должности командующего 4-м Украинским фронтом. Как говорил Петров, его — заслуженного генерала — Ставка проработала за то, что он позволил себе вывезти из Румынии для личного пользования мебель и другое имущество. При царском строе, по словам Петрова, такое обвинение генералу не предъявили бы.

Вскоре Захаров, проживавший этажом ниже, пригласил нас перейти в его квартиру. Мы согласились. Разговорившись, я стал жаловаться на несправедливое, на мой взгляд, отношение ко мне Сталина. В этой связи я заявил, что правительство изгоняет из Красной Армии лучшие командные кадры и заменяет их политическими работниками, не сведущими в военном деле. Из основных военных работников в руководстве армией оставался лишь один Жуков, но и его «отшивают», назначив первым заместителем наркома обороны Булганина, ничего не смыслящего в делах армии. Я поднял тост за Жукова, предложил группироваться вокруг него».

Григорий Иванович категорически отрицал, что предлагал группироваться (это уже походило на заговор) и что возмущался политработниками, ничего не смыслящими в военной науке. Говорил, что показания «были даны вынужденно» (вероятно, с применением тех же методов, что и в отношении Хейло). Признал Кулик только, что произнес тост за Жукова, так как считал, что «никого лучше Жукова нельзя найти на должность первого заместителя наркома обороны». Он честно заявил суду: «Я считал, что Жукова «отшили» люди, которые окружают Сталина, и конкретно я думал, что это сделал Берия. Этот вопрос о моем высказывании в отношении Жукова разбирался ЦК ВКП(б), Шкирятовым, и за это меня исключили из партии. У меня были хорошие отношения с Жуковым. Я его представил к выдвижению во время боевой операции на Халхин-Голе. Зная хорошо Жукова и его характер, я предполагал, что он мог допустить какую-нибудь резкость при разговоре со Сталиным, за что он и был снят. Я, конечно, виноват, что допустил такую критику, в этом моя вина.

Мой второй разговор с Жуковым имел место в то время, когда я был Главупраформом. Я также высказал Жукову свое сожаление, что не он был назначен первым заместителем наркома обороны, а Булганин. Я чувствовал, что Жуков очень переживает это обстоятельство».

Подтвердил Кулик и несколько антисоветских высказываний Гордова — насчет существования «правительственной кучки тиранов» и «черт знает, довели страну до нищего состояния». И в последнем слове Григорий Иванович покаялся, хотя, видно, чувствовал, что это его уже не спасет: «Я был озлоблен против Советского правительства и партии, чего не мог пережить как большевик, и это меня привело на скамью подсудимых. Я допускал антисоветские высказывания, в чем каюсь, но прошу меня понять, что врагом Советской власти я не был и Родину не предавал. Все время честно работал. Я каюсь и прошу суд поверить, что я в душе не враг, я случайно попал в это болото, которое меня затянуло, и я не мог выбраться из него. Я оказался политически близоруким и не сообщил своевременно о действиях Гордова и Рыбальченко».