Ludmi Nuez - Моя жизнь — что это было?

Мне казалось, что жизнь проходит мимо меня. В 9 уходить из дома, на работе рутина: привязка зданий и как руководителю группы давать задания трем инженерам и проверять их исполнение, в 18:30 окончание рабочего дня, в 19:30 я дома, уставшая, мама подаёт еду. Потом немного побыть с дочкой, может быть, проверить ее уроки, немного телек. И всё. 35 лет. Любви нет, мужа нет. Время от времени у меня случались истерики: я остро ощущала своё одиночество, меня точила нанесенная Хусейном травма, мне, как бы, не хватало кислорода в той жизни, какая у меня была. Мама должна была выносить эти истерики, успокаивать, утешать, и она утешала, приносила воду, давала лекарство, но она, человек трезво и крепко стоящий на земле, не понимала меня, а я эгоистично требовала этого понимания и мучила её, мои рыдания не прекращались, иногда она не выдерживала и уходила, и тогда я кричала от ещё большего отчаяния, я страшно душевно страдала… Иногда, раз в полгода или чаще, я уезжала куда-то или одна, или по турпутевке. В Таллин, Киев (с Юленькой), на Украину, на Кавказ. На какое-то время я успокаивалась.

В 77 году я стала оформляться для командировки в Анголу в качестве переводчика испанского языка. (Хотя там говорят по-португальски, но, т.к. с португальским было туго, подходил и испанский). Требовалось пройти треугольник подписей: предс. профсоюза института, где я работала, секретаря партийной организации и самого директора института. Чего это стОило, знают лишь мои современники! После месяца с лишним экзекуций, получив их подписи, дело отдавалось в органы для проверки, которая длилась месяца два-три. Эти месяцы я жила в напряженном ожидании отказа. У меня были все основания его опасаться, ведь я была мать-одиночка, таких, как правило, не выпускали ни в какую заграницу. И отказ последовал: якобы, нерезонно было отправлять специалиста такого ранга, как я, работать переводчиком в ангольском пту. Может, и правда, причина была в этом, ведь это и в самом деле нерезонно, но меня этот отказ ударил очень сильно. Он, можно сказать, отнял у меня последнюю надежду вырваться на свободу. В то время я думала, что и умереть в борьбе за идеалы лучше, чем от старости в своей кровати. Поэтому я и жаждала вырваться от всей рутины, и от личной, и от общественной, советско- брежневской, в которой я жила, в которой жили все мы. После того, как мне было отказано, — а все сослуживцы знали о моем процессе, — мне было унизительно оставаться на работе в этом институте, к тому же я понимала, что ещё раз упомянутый треугольник не даст мне добро на выезд заграницу. И я решила уйти.

С этой поры истерики мои закончились. Я стала работать переводчиком по договорам с ГКС (Гос. комитет по экономическим связям с заграницей). Первая моя работа была с кубинскими строителями в г. Владимире. Признаюсь, что мне было нелегко с моим тогдашним уровнем испанского переводить незнакомые строительные термины. Но я старалась: записывала по ходу бесед и лекций незнакомые слова, а дома, т.е. в пансионате, куда нас поселили, в номере до ночи сидела со словарем и выписывала их перевод. Результат не замедлил сказаться, и я с каждым днем работала уверенней. Так прошли два месяца работы.

Следующей работой по договору была работа с кубинскими моряками в Ленинграде в Балтийском пароходстве. Тут мне подсобил с морскими терминами Сергей Доренко, которого я и сменила по этой работе: он отработал с моряками два месяца и должен был продолжать учебу в своем РУДН. Я созвонилась с ним в Москве, подьехала к его общежитию на Миклухо-Маклая, и он передал мне свой наработанный словарик очень специфической морской терминологии. Было парню 19лет, но он уже очень прилично владел испанским. ( Теперь, после его гибели, особенно часто вспоминаю этот эпизод). Три месяца жила я в Ленинграде, в гостинице Советская, которая в 10 минутах от дома т. Люси, сестры моего отца. На Новый год приезжала Юленька, она как раз и находилась у т. Люси и Марины. Зима была холодная, трамваи, в которых приходилось ездить на работу, нетопленые, все кубинцы и я, мы мерзли ужасно пока добирались туда и обратно. Зато очень много ходила в театры, а основном, в Малый оперный. Покупала дешёвый билет, садилась на свое место и оттуда высматривала хорошие незанятые места в партере, и в антракте пересаживалась на такое место. (Что невозможно сделать в Европе — здесь билетеры очень строго следят за тарификацией и категорией зрителей, капиталисты чёртовы!)

А в феврале, ближе к марту я уже в Москве работала с кубинской специалисткой по организации хранений информации. Работа была неинтересная, но мы с Виолетой сдружились. Она была моим частым гостем дома и очень полюбила мою дочку. Эта работа тоже длилась пару месяцев. ( Расскажу один курьез, касающийся национальных привычек. Виолета попросила у моей мамы воды, она очень много ее пила, а, т.к. мы зимой пьем не воду из под крана, а чай (бутилированной воды тогда вообще не было), мама решила, что вода нужна, чтоб запить лекарство, и подала ей воду в мензурке для лекарств. У Виолеты глаза на лоб полезли от удивления. Пришлось объяснить маме ее ошибку и налить из-под крана полный стакан воды. А в другой раз Виолета у нас дома сварила кофе и предложила его и маме. Мама охотно подставила ей стакан, чтоб налили кофе, а Виолета уже налила ей кофе в маленькую 50граммовую чашечку, в таких кубинцы и пьют свой крепчайший кофе. Тут уже маме пришлось удивиться…)

Наступило лето 78 года. Мама очень беспокоилась о том, что из-за временных договоров у меня прервался стаж и это плохо отразится на моей будущей пенсии, и вообще, что эти договора не будут учитываться для общего стажа. Мне тоже было немного неспокойно в этом плане. И я нашла себе работу в Дирекции строящейся автомагистрали Москва-Рига, которая должна была стать самой продвинутой автодорогой из Москвы. Меня взяли на место ст. инженера-инспектора по строительству мостов на этой дороге. Где-то раз в две недели за мной приезжали представители субподрядных организаций и везли меня на объекты, где я должна была проинспектировать и подписать наряды на выполненные работы, чтоб рабочим выдали зарплату В основном, я это делала, но иногда, видя явное несоответствие бумаг и работ, отказывалась подписывать, я была против всякой халтуры. Закончилось это конфликтом с директором, и я ушла оттуда, проработав почти год. Но прежде, чем уйти, я нашла себе новое место работы, и это место называлось Интурбюро, а моя должность — гид с испаноязычными туристами. И об этом следующая глава.

Летом 1979 года я поступила в Интурбюро внештатным, а с осени уже штатным гидом. Интурбюро относилось административно к Московскому управлению по туризму и экскурсиям, а методически — к ЦК Профсоюзов (ВЦСПС) и принимало интуристов, приезжающих по профсоюзной линии. Взяли меня на работу гидом без высшего филологического образования потому, что на следующий год в Москве должна была состояться Олимпиада и необходимость в гидах с испанским языком возрастала, а кроме того и регулярный поток групп из Испании тоже увеличивался, правда, в основном, в летние месяцы. У меня, конечно, были сомнения материального плана, ведь оклад гида просто низкий (я это знала и по Интуристу, куда годом раньше наведывалась, но там человеку с одним только языком мало что светило, и я тогда успокоилась на время). Но здесь мне очень понравилась атмосфера, она была дружеская, неформальная, офис располагался в нескольких номерах гостиницы Дружба, что на пр. Вернадского (сейчас там что-то уже другое), ко мне были очень приветливы. И я подумала, что материально меня выручат поездки, за которые идут отдельные комиссионные. И я согласилась! Вот это был поворот в моей жизни! Мама, как следовало ожидать, встретила мое решение очень плохо. Она говаривала: «Была хорошим инженером, а променяла свою работу на проводы туристов в туалеты». А я — была счастлива! И я никогда не пожалела о своем таком рисковом крутом решении! Во-первых, мне нравилась сама работа гида-экскурсовода. Я сопровождала группу на протяжении всего недельного или двухнедельного, а были группы особого внимания и с трёхнедельным пребыванием в стране, и на мне была полная ответственность за всё. Во-вторых, я самостоятельно вела экскурсию по Москве, по Кремлю и некоторым другим объектам, что мне тоже очень нравилось. Конечно, я эти экскурсии учила и потом сдавала нашей комиссии. А учиться мне нравилось всегда. И, в-третьих, моя работа в Советском Союзе, стране, закрытой для выездов, очень высоко котировалась, и я выглядела очень престижно в глазах окружающих. А в общем и целом, это было окном в Европу! Но о том, что туристы по окончании тура мне будут дарить подарки или что новые друзья из Испании будут присылать джинсы и прочее для моей дочки, я тогда не думала и не предполагала. Да, но начало — как всегда — было нелегким: первый мой перевод экскурсии по Эрмитажу оставлял желать много лучшего. А дело было в том, что я как советский человек Библию не читала, и перевести названия картин на библейские сюжеты мне было очень трудно. Хорошо, что их — эти сюжеты — знали сами испанцы. Приходилось опять, как тогда во Владимире, ночью с помощью словаря поднимать свою квалификацию.