Ludmi Nuez - Моя жизнь — что это было?

В испанском консульстве в визе для ребёнка мне отказали, т.к. опекунский ребёнок не признавался членом семьи; несмотря на все мои протесты и мольбы мне объяснили, что только, находясь в Испании, я имела бы право затребовать воссоединение семьи и то, в порядке исключения, для чего я должна была бы идти в иммиграционный отдел с документами о том, что у меня есть контракт на работу и место проживания. И то, и другое, и третье было нереальным, и самое главное, я не могла поехать в Испанию, чтобы о чем-то там хлопотать, оставив ребёнка тут одного. В общем, это был тупик! Но и опять, как это уже бывало в моей жизни, я не сказала себе — невозможно, я стала искать выход.

Надо было ехать в Испанию. Но как оставить совсем недавно обретшего свой дом ребёнка?

На майские праздники я повезла Олежку в Волгоград к родственникам. Все ему были рады! А уж как он наслаждался залезанием на танки, стоявшие прямо перед окнами Нины, моей двоюродной сестры. Танки были экспонатами Музея Обороны Сталинграда, расположенного напротив знаменитого Дома Павлова, так в том доме и жила моя сестра со своей семьёй. А на 9 мая мы пошли смотреть местный военный парад, и я посадила Олежку к себе на плечи — чтобы он навсегда запомнил, что не только другие дети могли сидеть на плечах у своих отцов, а и он смотрел парад сверху, сидя на плечах у мамы! (хоть и тяжеленько мне было всё ж таки)

Вернувшись в Москву, я выяснила, что существуют такие городские санатории, куда можно отправить ребёнка по каким-то медицинским показаниям или же в случае необходимости. И я решилась. Купила билет в Испанию на 3июня с возвращением 21го июня. И 1 июня повезла Олежку в этот санаторий. Я ему, как мне казалось, всё подробно объяснила: что он побудет там немножко, а я уеду в другую страну, где я жила раньше и где я хочу, чтобы мы жили с ним вместе, и скоро вернусь и заберу его домой. Олежка спокойно отнёсся к тому, что я оставила его там, даже слишком спокойно, и это породило в моей душе сомнения: а понял ли он на самом деле, что ему там надо будет оставаться?

Мне было очень неспокойно, я думала об этом всю ночь, и я решила поехать в санаторий этот снова и навестить малыша, чтобы он не подумал, что его бросили. Навещать этих детей родителям в течение всех сорока дней их смены было запрещено (ужасное правило!), но я надеялась, что под моим натиском очередной начальник не устоит, а впрочем, просто объяснила всю мою неординарную ситуацию, и директор разрешила мне подняться в группу. Когда воспитательница вывела мне Олежку, и он меня увидел, то без особых эмоций сразу подошёл к своему шкафчику доставать свою уличную одежду. Я поняла — ребёнок решил, что я пришла за ним. И сейчас, вот только сейчас наступал момент истины — мне предстояло его разубедить в этом, при этом успокоив, что я его не бросаю.

Олежек разразился рыданием, его ничем нельзя было успокоить. Я спустилась к директору и сказала, что забираю ребёнка и никуда не лечу. Но тут его воспитательница (очень неприятная хромая пожилая грузинка) спустилась и сказала, что она успокоила ребёнка и чтоб я скорей уходила и больше не появлялась. Действительно, плач прекратился, я поняла, что она сунула ему какую-то успокоительную таблетку (в том, что их там постоянно пичкали этими успокаивающими, я потом узнала от самого Олежки). Я ушла с растерзанным сердцем. Перед отъездом позвонила Клавдии Алексеевне с просьбой сходить в моё отсутствие навестить Олежку; она сходила и потом мне рассказывала, что он всё время при ней плакал, считая, что я его бросила, и её слова, что мама придёт, мало ему помогали. Ему и в самом деле было плохо в этом санатории; он потом рассказывал мне, что один мальчик постоянно его обижал и бил, что гуляли мало и т. д. А я в Испании не спала, непрерывно думая о нём, в какие перипетии судьбы попал снова мой ребёнок, мой сладкий и уже так любимый мной ребёнок., и считала дни до своего возвращения и вызволения его из этого санатория.

В Валенсии я поселилась в одном католическом общежитии за скромную плату. И начался мой очередной «забег с препятствиями». Сначала я пошла в иммиграционный отдел, увидела там на улице огромную живую очередь, которая вся была по предварительной записи, а запись на месяц вперёд! Что делать? К тому же надо было предъявить, как я уже упомянула выше, контракт на работу. Я пошла, как и следовало ожидать, к моей палочке-выручалочке Рафе. И он распорядился сделать мне контракт на полгода. Затем, не помню уж, кто меня надоумил или прочитала в объявлении, я пошла в отдел рабочих профсоюзов (ССОО), помогавший в представлении документов на легализацию иммигрантов. Для этого надо было пойти в их ЦК, вступить в эти профсоюзы, заплатив вступительный взнос (небольшой). Затем в центре помощи я рассказала свою историю, и они постарались и сделали мне запись в иммиграционный отдел всего через 7 дней! Это было уже полдела! Кроме того, они собирались выделить мне юриста для сопровождения в день интервью. Я с нетерпением стала ждать дня интервью. В то утро я так же заняла очередь на улице к открытию иммиграционного отдела и всё ждала, когда же придёт девушка из профсоюзов, но она так и не появилась. Наконец, полицейские кликнули меня, и я вошла внутрь помещения, мне указали на стол одной из многочисленных сотрудниц. Я села, предъявила ей моё заявление и необходимые бумаги. Кроме одной, которой у меня не было и быть не могло. Вот сейчас я уже не помню, чтО за бумага эта собой представляла — то ли подтверждение посольства, то ли что-то ещё в этом роде. В общем, сотрудница моё заявление не приняла за неимением такого важного документа и закончила со мной. Я была в отчаянии. Я подошла к стойке, где сидела их главная, и громко сказала, что я отсюда не уйду, пока она меня не выслушает. И она выслушала: я ей рассказала всю свою историю, связанную с ребёнком, я сказала, что мне по работе необходимо находиться здесь, в Валенсии, о том, что я живу одна и что мой ребёнок сейчас находится один, что я оставила его плачущим и думающим, что его бросили, что у меня обратный билет через неделю и что я должна решить этот вопрос, как можно скорее. И что, отдавая себе отчёт, что мой случай исключительный, они и должны его рассмотреть в порядке его исключительности. С чем начальница вполне согласилась. Они назначили мне придти где-то через три дня, приняли у меня заявление, сказав, что рассмотрение может затянуться на полгода. Но для меня было главным, что они его приняли. Это была уже маленькая победа.

На следующее утро после возвращения я помчалась в санаторий. Мне вывели Олежку, я его расцеловала, стала спрашивать, как поживает. Он был спокоен, а я не понимала, почему он не спрашивает меня, когда я его заберу. Наговорившись с ним и наугощав его, я сказала ему, чтоб он открыл свой шкафчик и одевался, что надо уже ехать домой. Ребёнок посмотрел на меня недоверчиво, я повторила, и тогда он стремительно открыл шкаф («вдруг я передумаю») и быстро, быстро стал одеваться и обуваться. Он, оказывается, не мог уже, бедняжка, и предполагать, что я пришла за ним и мы идём домой! На улице, помню, он на всё, что я ему говорила, твердил «ага» и так было несколько дней — ребёнок, видимо, очень хотел во всём мне угодить, а то вдруг передумаю!..