Ludmi Nuez - Моя жизнь — что это было?

И вот — случилось. Было 30 апреля, канун первомая. Приехал Хусейн, мы собирались пойти гулять. И тут я сообщаю ему новость. Он как бы и не удивился, говорит: «А я знал». -«Что ты знал? Я сама об этом только вчера узнала у врача». И он мне напоминает наш разговор про книжку про сексуальные отношения, которую мы достали (такие книжки были редкостью в то время ). Где-то в конце марта мы обсуждали её, я тогда говорю, рассуждая вслух будучи дурой и простофилей, что вот всё мне понятно про беременность, а непонятно, может ли женщина забеременеть сразу от двух мужчин, ну, сначала от одного, а потом сразу и от другого. (Вот мне это и до сих пор не очень понятно). А Хусейн тогда и говорит: «А почему ты спрашиваешь?» Я отвечаю: «Да просто так, интересно». Потом разговор перешёл на другие темы и забылся. А, выходит, он его не забыл и вытащил свой «камень из-за пазухи» . Для меня это был шок, я такого поворота не ожидала. Я сказала, чтобы он не придумывал глупости и что на этот раз я никаких абортов делать не буду. Он отвечает: «Ну, раз ты сама всё решила, мне делать тут больше нечего». И ушёл.

Я осталась в глубоком смятении и отчаянии. Я знала, что Хусейн может быть жестоким, его слова способны хлестать сильнее пощёчин, но не ожидала такогобреда и такойжестокости.

Я твёрдо решила ничего не предпринимать и родить ребёнка. Только мне было страшно. Страшно от его жестокости и предательства. Потому что шли дни, а он не звонил, не появлялся.

Как-то, когда я была в квартире одна, я упала в обморок и потеряла сознание, когда чуть сознание стало возвращаться, я доползла до соседней квартиры и попросила позвонить на работу моей маме. Мама тут же прибежала (благо, что работала в десяти минутах от дома). Но через пару недель, когда мы пошли с мамой на Центральный рынок, я снова почувствовала слабость, у меня подкосились ноги, я потеряла сознание, мама удержала меня, потом посадила на землю и стала звать помощь. Меня окружили люди, вызвали скорую помощь, а я постепенно стала приходить в себя, я уже стала слышать возгласы мамы, и хотела её успокоить, что вот сознание моё возвращается, что я не умерла, но язык мне не повиновался. Приехала скорая, они, услышав про то, что у меня три месяца беременности, сразу всё поняли, помогли и отвезли домой. Мама, не отойдя от испуга, позвонила Хусейну, он сказал ей, что приедет. И он приехал.

О, что это было! …Он сел рядом с моей постелью и стал уговаривать меня… и вспоминаются слова романса:

«Он говорил мне — будь ты моею,

….

Он обещал мне прелести рая.

Но — не любил он, нет, не любил он,

Нет, не любил он меня»…

…Он говорил мне: «Люденька, надо сделать аборт. Потому что я сомневаюсь. Да, хоть и на один процент сомневаюсь, но не должно быть и одного». Он говорил мне: «Вы скоро получите квартиру, мы будем жить вместе и тогда вот может быть ребёнок. Но — только не этот, раз я сомневаюсь».

И я тогда верила ему, и он разрывал мне душу, потому что я только и могла мечтать о рае с ним… Но — я не могла ни рисковать собой и в очередной раз подвергать себя риску остаться бесплодной, ни предать уже формирующееся живое существо, сидящее внутри меня.

И я сказала ему, что этот ребёнок его и только его, что я ни в чём перед ним не виновата, и что делать аборт я уже не могу.

Ну, что ж — он встал и ушёл. Навсегда — уже теперь это было понятно.

(Теперь я понимаю, что эти просящие его слова были блефом, он просто очень боялся моей беременности и рождения именно ЕГО ребёнка). Но тогда я свято верила ему, я же считала его наичестнейшим человеком в мире. И сочувствовала ему в его неподвластной ему ревности, что ещё больше разрывало моё сердце!)

Я окончила курсы испанского языка. Ходила на работу, и кое-кто уже стал замечать мой животик. А дома я плакала, не спала, билась в истериках.

Съездила на двенадцать дней в дом отдыха, сначала чуть успокоилась, но потом опять.

Меня пугало моё будущее матери одиночки — тогда это было достаточно униженное положение. Но это было ничто по сравнению с теми страданиями, которое мне принесло предательство того человека, которого я так высоко превознесла, считая его самым бескомпромиссным и честным человеком на свете. Который был моей большой любовью. Да, я всегда допускала мысль, что он уедет, я слышала о том, что там ему приготовили уже молодую невесту, но не может же он оставить меня и ещё неродившегося, но уже будущего ребёнка теперь, пока он здесь, в Союзе. Но это было ещё не всё, что меня так терзало: он оказался ещё и трусом, и клеветником, он оклеветал меня! В общежитии, между тем, Нина с Лианой устроили ему громкие разборки, возмущённые его клеветой на меня, а он им кричал во всеуслышанье: «Не мой ребёнок, не мой ребёнок». И я вообще стала допускать и объяснять эту клевету тем, что и раньше подозревала в нём лёгкую степень шизофрении, а теперь решила, что это у него обострение в связи с патологической ревностью и страхом. Ниночка пошла к зав. кафедрой факультета, который руководил кандидатской работой Хусейна, и рассказала ему о недостойном поведении его аспиранта, он вызвал Хусейна на беседу, а тот сказал всё то же самое — что он не уверен, что это его ребёнок. Просто обезоруживающий аргумент — ну что на это мог возразить профессор. Никаких ДНК тогда не существовало или не делалось.

«Как истомилась душа моя

— ночью и днём только о нем…»

— эти слова из арии Лизы в» Пиковой даме» точны для моих чувств.

Как-то после одной из моих истерик, (у меня уже было 6 месяцев беременности), мама не выдержала и сказала, что едет со мной поговорить с Хусейном. Мы поехали в общежитие. Мама осталась на улице, а я поднялась к Хусейну, чтобы его попросить выйти к маме. Вахтёр, знавшая меня, сказала на проходной: «Там у него Дора». Я не очень поняла, поднялась на этаж, постучала в комнату, Хусейн чуть-чуть приоткрывает дверь, и, увидев меня, тут же её захлопывает, но я уже вижу, что на кровати сидит девица. Вижу, но — не верю — нет, это невозможно, Хусейн по моим мыслям должен бы был все эти месяцы страдать по-своему, мучиться сомнениями или угрызениями совести, а он — что, развлекается?.. Вышел Хусейн, за ним незаметно выскользнула девица и исчезла. Я стою в коридоре, подхожу к нему, спрашиваю: «Хусейн, это же неправда! Скажи, это неправда?» А он, без всякого замешательства, из обороны в атаку, отвечает: «Неет, это правда. И я не хуже тебя и почему бы мне не делать то, что ты себе позволяешь!» И убежал вниз по лестнице, скрываясь от меня. Но на улице встретился с моей мамой. Я тоже вышла и говорю маме плача, что там у него была женщина. А Хусейн кричит маме, уходя: «Полина Фёдоровна, встретимся на суде. Пусть суд признает моё отцовство»…Негодяй знал, что никакой советский суд не был практически возможен с иностранцем, про ДНК я уже сказала.