Нина Бойко - Тоска небывалой весны [М. Ю. Лермонтов]

1 сентября Миша Лермонтов был зачислен в Московский университетский благородный пансион в 4-й класс, показав на экзамене превосходные знания. Бабушка заплатила за первый семестр 325 рублей и 144 рубля «положенные на столовые приборы».

Пансион состоял из шести классов, где обучалось до трехсот воспитанников. Елизавета Алексеевна наняла квартиру на Малой Молчановке в доме Чернова, близко от пансиона, чтобы внук после занятий ехал домой (основная масса учащихся находилась при пансионе, их отпускали к родным на субботу и воскресение).

В соседстве жили дальние родственники Лопухины: отец, три его дочери и сын. Мать у них умерла. Миша почти каждый день к ним ходил, тесно сойдясь с Алешей Лопухиным. Тринадцатилетняя Варенька, которую только нынешний год привезли из деревни в Москву, тихая, кроткая девочка, с удивлением слушала Лермонтова –– совсем еще юного, но уже с серьезными знаниями. У нее была родинка над левой бровью, и в играх ее дразнили: «У Вареньки родинка, Варенька уродинка!» Она нисколько не обижалась. Мог ли подумать Миша, что эта «уродинка» станет его любовью на всю жизнь. Не знала и Варенька, что невысокий мальчик с большой головой, которого в пансионе прозвали лягушкой, будет дороже ей всех на свете.

По утрам Мишу провожал в пансион его дядька Андрей Соколов, подаренный ему свыше десяти лет назад. Заботливый, преданный, Андрей о себе забывал, если дело касалось барича. После занятий снова ехал за Мишей.

Пансион находился на Тверской, занимая пространство между двумя Газетными переулками; был в виде большого каре, с внутренним двором и садом. Университетским он назывался потому, что в двух старших классах преподавали университетские профессора. Но заведение это имело отдельный, законченный курс, и выпускало воспитанников с правами на четырнадцатый, двенадцатый и десятый классы по чинопроизводству; то есть стояло наравне с Царскосельским лицеем, который окончил Пушкин.

Учебный курс был общеобразовательный, но значительно превышал уровень гимназического, в него входили аналитическая геометрия, начала дифференциального и интегрального исчисления, физика, естественная история, римское право, русские государственные и гражданские законы, эстетика, римские древности, курс военных наук. Из древних языков преподавался только латинский, но несколько позже был введен еще греческий.

Преобладала русская словесность, как в Царскосельском лицее. На вечерних собраниях зачитывались сочинения воспитанников в присутствии начальства и преподавателей; старшие ученики и некоторые преподаватели издавали рукописные альманахи и ежемесячные журналы, ходившие по рукам между товарищами, родителями и знакомыми.

Алексей Федорович Мерзляков был красой пансиона. Он заботливо просматривал литературные произведения своих воспитанников, подробно и беспристрастно разбирал их, давая советы. Способных и даровитых поощрял.

Несмотря на то, что три года назад произошла жестокая расправа над декабристами, в пансионе царил дух свободомыслия. В старших классах по рукам ходили запрещенные стихи казненного Рылеева, стихи Вильгельма Кюхельбекера, находившегося в арестантской роте Динабургской крепости, воспитанники зачитывались Пушкиным и поэмой Грибоедова «Горе от ума», ходившей в списках.

Среди одноклассников Миша сошелся только с Дмитрием Дурновым, которого ценил за открытую, добрую душу. «Одаренный от природы блестящими способностями и редким умом, Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум и свою находчивость в насмешках над окружающею его средою, и колкими, часто очень меткими остротами оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения», –– оставил о нем замечание один из учеников. Но если остроты были «меткими», то, значит, заслуженными?

В ноябре Мария Акимовна привезла к Арсеньевой сына Акима (Екима, как его звали в семье). Больше года Миша с Акимом не виделись. «В Мишеле нашел я большую перемену, он был уже не дитя, ему минуло четырнадцать лет».

Елизавета Алексеевна взяла гувернера для мальчиков –– француза Жандро, уроженца города Безансона. А вскоре пришло известие из Тархан, что Жан Капе умер. Смерть его горько оплакивалась. Даже те из тарханских крестьян, которые гнали Наполеона с русской земли, любили этого безобидного человека.

«Гувернер Жандро, почтенный и добрый старик, был, однако, строг и взыскателен и держал нас в руках; к нам ходили разные другие учители, как водится. Тут я в первый раз увидел русские стихи у Мишеля: Ломоносова, Державина, Дмитриева, Озерова, Батюшкова, Крылова, Жуковского, Козлова и Пушкина; тогда же Мишель прочел мне своего сочинения стансы К ***. Меня ужасно интриговало, что значит слово стансы и зачем три звездочки? Однако ж промолчал, как будто понимаю. Вскоре им была написана поэма «Индианка» и начал издаваться рукописный журнал «Утренняя заря» на манер «Наблюдателя» или «Телеграфа», как следует с стихотворениями и изящною словесностью; журнала этого вышло несколько нумеров, по счастию, перед отъездом в Петербург все это было сожжено, и многое другое, при разборе старых бумаг» ( Аким Шан-Гирей ).

В чем-то Шан-Гирей прав, а в чем-то и нет: быть может, в тех подражательных сочинениях, которые бросили в топку, были и настоящие перлы –– пусть в восемь и даже в четыре строки, как в поэме «Черкесы». Лермонтов, как все поэты, подсознательно шел от «кого-то». О своем творчестве той поры говорил с усмешкой: «Когда я начал марать стихи в 1828 году...» Некоторые из них все-таки сохранились, «я как бы по инстинкту переписывал и прибирал их, они еще теперь у меня». Этим годом датированы «Кавказский пленник» и «Корсар».

Он познакомился с творчеством Шиллера, сделав несколько переводов, поскольку хорошо знал немецкий язык. Его переводы были своеобразны: у Шиллера он брал сюжет, но разрабатывал его по-своему, давал ему свое освещение, иную постановку и иной характер действующим лицам и событиям. Так он действовал и впоследствии, переводя иностранных авторов.

Вскоре увлекся драмами Шиллера, особенно «Разбойниками» и «Коварством и любовью», тем более что эти драмы давались в Москве с участием Мочалова и Миша видел их на сцене. Это увлечение было так сильно, что все, что ни замышлял Лермонтов, принимало драматическую форму. Впрочем, замыслы остались без исполнения.

«В домашней жизни своей, –– вспоминал Аким Шан-Гирей, –– Лермонтов был почти всегда весел, ровного характера, занимался часто музыкой, а больше рисованием, преимущественно в батальном жанре, также играли мы часто в шахматы и в военную игру, для которой у меня всегда было в готовности несколько планов». Был еще театр марионеток, –– для него Лермонтов делал головы кукол из воска. Среди них была кукла Бергуин, исполнявшая самые фантастические роли в пьесах, которые сочинял Миша, заимствуя сюжеты или из слышанного, или из прочитанного.