Валерий Сергеев - Памяти Леонида Успенского

Лидия Александровна вела огромную деловую и личную переписку мужа на русском, французском, английском языках. И еще ей суждено было стать его первым биографом – автором всех опубликованных и архивных справочных материалов о его жизни и творчестве. Ее перу принадлежит первое его довольно подробное «Жизнеописание». И сам он отвечал на эти заботы с внешне сдержанной, но нежной любовью и благодарностью. В самом сходстве их имен «Лидия» и «Леонид», также как и в совпадении отчеств, казалось, был заложен символ их близости. Хорошо помню эту трогательную пару пожилых, уже седых людей, поздней осенью неторопливо идущих под руку по московским улицам и приятно удивлявшуюся малому количеству автомобилей: «Совсем как в Париже летом!»

Вспоминаю с ними встречу, едва ли не первую… Немногочисленные тогда сотрудники Рублевского музея тесной группой сидят у окна в фондах, рядом со стеллажами со стоящими в них громадных размеров иконами. Здесь весь музейный коллектив – кроме старших Ирины Александровны Ивановой и Брониславы Яковлевны Черняковой, все молодые и пока без отчеств: главный (он же единственный) хранитель, уже бородатый Вадим Кириченко, реставратор – очкарик Кира Тихомирова, научные сотрудники Мирочка Даен, Аля Куклес, я – для своих коллег тогда просто Валера, недавно поступишая в Музей Лиля Евсеева и музейный библиотекарь Юля Фрумкина. Леонид Александрович с какими– то бумагами в руках, не теряя времени на разговоры, начинает нечто вроде доклада – критический разбор работы о. Павла Флоренского «Иконостас», которой мы все тогда увлекались. Оценивая эту работу в целом достаточно высоко, Успенский отмечает в ней существенный и принципиально важный недостаток – неверный перевод Флоренским греческого слова «тэхнэ» как «техника». В результате, известное соборное определение неправильно понимается им, что сотворение иконы – дело святых отцов, а иконописцам принадлежит лишь техническое исполнение. «Это грубая ошибка с далеко идущими последствиями – подчеркивает Леонид Александрович, на самом деле, «тэхнэ» по-гречески значит «искусство». Не отрицая того несомненного факта, что иконописец всегда работает в духе святоотеческой традиции, Успенский подчеркивает, что дело церковного художника – именно искусство – вся полнота замысла иконописного произведения и ответственности за его эстетическое воплощение…

Кажется, в тот же день Успенские встретились в Музее со своим давним парижским знакомым – реэмигрантом Александром Петровичем Грековым, к тому времени известным советским реставратором. Милейший Александр Петрович, мой частый собеседник, живший тогда в очень трудных бытовых условиях, поспешил рассказать своим друзьям – парижанам хоть что-нибудь хорошее о жизни в Советском Союзе и простодушно заявил, что здесь настоящие сигары – «гаваны» стоят всего один рубль за штуку. Действительно, в те годы каждом табачном киоске продавались за рубль в алюминиевых «патронах» эти самые кубинские «гаваны», очень дорогое на Западе курево для богатых, которое у нас, кажется, мало кто покупал.

Леонид Александрович дарил мне свои статьи на русском языке, публиковавшиеся в «Вестнике Русского Западно-Европейского Патриаршего Экзархата», в котором Лидия Александровна работала ответственным секретарем редакции. Под влиянием богословских идей Успенского сложилась вся моя дальнейшая работа писателя и исследователя русской иконы. Уже в то время, живо заинтересовавшись биографией моего дорогого старшего друга и учителя, я стал понемногу записывать рассказы о нем Лидии Александровны и немногочисленные его собственные. О чем только они мне ни рассказывали! И о трудностях, с которыми воспринимались его идеи об особом языке канонического православного иконописания, и о том, как в 1945 году они приняли советское гражданство. И о том, как узнали, что едва ли не первый эшелон с репатриантами из Франции прямиком проследовал в сибирские лагеря…Рассказывали подробно и о своем житье в парижской квартирке, которую они многие годы снимали на рю Бреге 39. Помещение было мало удобным. Кран с водой первое время находился на лестничной площадке этажом ниже, уборная была внизу общая, на несколько квартир. Отопление, как и во многих домах Парижа, печное. «Но мы ценим – весело говорили они, это свое жилище за одно качество – пол у нас каменный, а прямо под нами живет русская эмигрантка – бывшая купчиха, которая страшно жарко топит, и мы пользуемся ее теплом». Впрочем, со временем Леонид Александрович устроит в своей рабочей комнате небольшую печечку для сушки олифы на иконах.

Помню, как неохотно и кратко, в ответ на мои любопытные расспросы, отвечала Лидия Александровна о родном своем дяде, революционере-террористе Борисе Савинкове, многолетнем борце против царского режима, а после 1917 года перешедшем на борьбу с режимом советским. «Обыкновенный масон, – с пренебрежением отзывалась она о нем, у нас в Праге постоянно лежал на диване и читал Библию». Но однажды в Москве, проходя вместе со мной мимо здания Комитета госбезопасности на Лубянке, она, трижды перекрестясь, склонилась у стены этого зловещего здания в глубоком поклоне, по-христиански помянув мятежную его душу.

По словам Лидии Александровны, «дикие французы» до 1920-х годов не употребляли в пищу белые грибы, считая их посему-то поганками, и нахлынувшие в Париж русские эмигранты в изобилии собирали их прямо на столичных бульварах. Вскоре на употребление этого русского деликатеса перешли и коренные местные жители. Супруги Успенские были страстными грибниками, «охотились» за ними на даче своих друзей Лосских, где ежегодно отдыхали. (В архиве сохранились несколько фотографий, на которых он возвращается с полной корзиной грибов из ближайшего леса, а она занята их разборкой и чисткой). Очень любили они и животных – много лет прожившего с ними большого лобастого кота по кличке Пушкин и позже – подобранную на улице крупную бродячую собаку неопределенной породы – тоже симпатичную обитательницу квартиры на рю Бреге. (Я знаком с этими их любимцами по фотографиям).

В один из их приездов в Москву мы всю Страстную Неделю ходили каждый день на службы в Новодевичий монастырь. После служб супруги любили посидеть на скамейке перед входом в Успенскую церковь и послушать разговоры древних старух, во множестве стекавшихся сюда в эти дни. И в самом деле, здесь было что послушать обладавшим тонким юмором Успенским… К церковному входу подъезжает митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий. В собственной его резиденции ему запрещено появляться на улице в облачении, и потому сотню метров от архиерейского дома до храма он вынужден преодолевать на своей черной «Волге». «Кто это? – с удивлением спрашивает одна божия старушка свою соседку. «Анхирей» – отвечает та. Вопрошавшая в полном недоумении от такой встречи: «Анхиреи ведь Христа на распятие предали» – говорит…