Алексей Эйснер - Двенадцатая интернациональная

Но обходительный Тимар уже на другое утро утешил донельзя огорченного Лукача, приведя ему из Мадрида взамен «пежо» последнюю новинку автомобильного рынка — весь будто вороненый восьмицилиндровый «форд», еще не обкатанный. Последнее обстоятельство вызвало неудовольствие Луиджи, который, едва Тимар вышел из «форда», уже, презрев советы медицины, с хозяйским видом инспектировал его. По убеждению Луиджи, обкатку Тимар обязан был взять на себя, а так на первое время это не авто, а скорее погребальные дроги.

Словно чтоб оправдать эту терминологию, первый рейс на новой машине Лукач совершил к месту еще одной аварии, со смертельным на сей раз исходом. Лишь накануне приданный нам для связи с мадридским штабом мотоциклист — молодой сархенто карабинеров, и фигурой и лицом похожий на луврскую статую Гермеса, только переодетого в серовато-зеленую форму и в карабинерское фуражке вместо крылатой шапочки, — пролетая по Коруньскому шоссе на своем огнедышащем «харлее», потерял вдруг над ним контроль и со всего маху врезался лбом в телеграфный столб. Перед тем как убрать обезглавленное тело и останки мотоцикла, Бареш пригласил на место катастрофы Лукача. Вернулся комбриг чернее ночи и сердито потребовал от Белова, чтоб, если мы не хотим терять в тылу больше, чем в боях, в сверхсрочном порядке проверить, умеют ли в конце концов ездить те, кому доверена баранка автомобиля или руль мотоцикла. То же комбриг повторил по-немецки Реглеру и, насвистывая бравурную мелодию, что обыкновенно служило признаком охватившей его меланхолии, удалился к себе.

— Раз человек передвигается по земной поверхности со скоростью в сто и больше километров, удивляться, собственно, надо не тому, что он разбился, а тому, что жив остался, — философски заметил Белов. — И единственное, что для избежания несчастных случаев необходимо, — это запрещение превышать разумный предел в восемьдесят, а еще лучше в шестьдесят километров. Но предварительно проанализировать, подготовленные ли у нас на транспорте люди, тоже, разумеется, небесполезно.

Он послал к Клоди за соответствующими списками и вместе с Реглером и Барешем принялся их рассматривать. В общем, все обстояло благополучно: среди водителей штаба не нашлось ни одного, не обладавшего шоферскими правами, некоторые же не имевшие свидетельства мотоциклисты предъявили справки об окончании краткосрочных курсов при пятом полке. Но въедливый Бареш при этом обнаружил, что жизнь командира бригады попала в явно ненадежные руки. Графа партийной принадлежности гласила, что Луиджи, который считался швейцарским комсомольцем, в действительности состоял в каком-то сомнительном «Клубе молодых радикалов».

Луиджи немедленно притянули к ответу. Он покраснел, но не отрицал своей причастности к инкриминируемой организации. Его отослали и стали выяснять, каким путем этот классово чуждый юноша пролез в шоферы к Лукачу. Народный фронт, конечно, Народным фронтом, но все-таки… По бумагам ничего установить не смогли, и Реглер позвонил Галло, не помнит ли тот случайно, кто рекомендовал его не слишком благонадежного тезку. Оказалось, Галло превосходно помнит, так как это сделал он сам, и притом вовсе не случайно, а потому, что шофера, подобного Луиджи, не сыскать; ведь он, несмотря на свои неполные девятнадцать лет, работал на испытаниях гоночных моделей фирмы «Фиат». Насчет же принадлежности к откровенно буржуазной, по мнению Реглера, чуть ли не масонской организации, то название ее не совсем прямо определяет политическое кредо участников. В кантоне, откуда Луиджи, запрещены и коммунистическая партия и коммунистический союз молодежи, вот товарищам и приходится прибегать к камуфляжу и под вывеской «Клуб молодых радикалов» скрывать не что иное, как местную комсомольскую организацию. Под конец объяснений Реглера с Галло появился Лукач, которому все, что касалось Луиджи, было с самого начала известно, и недоразумение разрешилось общим смехом.

Мы провели этот день в Ла-Плайя, а вечером снова перебазировались в Фуэнкарраль, где взамен отвергнутого Беловым «равелина» Бареш подыскал на той же, противоположной Мадриду окраине обсаженную фруктовыми деревьями двухэтажную кокетливую виллу с кухней во дворе. В ней было заметно тесней, чем в бывшей клеберовской резиденции, но уютнее, а также теплее, и наладившаяся за последнее время штабная работа потекла здесь как по маслу.

Благодаря четкому разграничению обязанностей и прав, все пусть и с напряжением, но успевали за день справиться с текущими делами и по ночам могли спать спокойно, тем более что общий сон теперь охранялся не только часовыми снаружи, но и дежурным офицером внутри. И пусть тому из нас, кто прободрствовал у телефона до рассвета, надо было с утра отправлять свою должность наравне со всеми, но эти всенощные бдения, на которые поочередно назначались Херасси, Кригер, Прадос, Мориц, Бареш, Клоди и я, выпадали на нашу долю всего раз в неделю и переносились легко.

Если и на фронте Лукач добивался, чтобы все садились за стол одновременно, тем строже соблюдалось это правило в тылу. Утренний завтрак подавался в семь, а за минуту до того каждый обязан был находиться перед своим прибором в ожидании выхода комбрига. В семь тридцать Беллини давал девушкам знак убирать посуду, непринужденная беседа обрывалась и офицерская столовая превращалась до обеда в кабинет начальника штаба, где он ежедневно принимал адъютантов батальонов, командиров эскадрона и батареи, начальников интендантской и медицинской служб, заведующего автохозяйством, бригадного оружейника, а в заключение — Клоди, с которым подбивал числовые итоги и подготавливал для печатания на машинке необходимые распоряжения.

С недавних пор мадридский комиссариат стал бесперебойно доставлять нам испанские газеты всех партий Народного фронта вплоть до анархистской и поумовской, а также сравнительно свежие — двухдневной или трехдневной давности — французские: леворадикальную «Эвр», социалистическую «Попюлер» и, понятно, «Юманите», так что мы имели представление о совершающемся в мире и о том, как он реагирует на испанские события. А иногда Лукач привозил из Мадрида пачку зачитанных номеров «Правды», и мы старались угадать будущее между строками корреспонденции и статей находившегося здесь же, рядом, всезнающего и всепонимающего Михаила Кольцова.

Достаточно регулярно начала поступать из Альбасете и почта. Не писали и не получали писем лишь те из нас, кто приехал в Испанию из СССР. Белов объяснил мне, почему. Из конспиративных соображений для советских граждан, как военнослужащих, так и коминтерновских, было решено организовать переписку через дипкурьеров. Однако почему-то доставка и отправка корреспонденции этим путем до сей поры не была налажена, и мне случалось улавливать грустящий взгляд Белова, бросаемый им на еще не распечатанный сиреневый, с французской маркой, конвертик в моих пальцах.