Алексей Эйснер - Двенадцатая интернациональная

Но вот, заслоняя черное небо, впереди замаячили еще более черные тени многоэтажных домов, и на въезде в город мы остановились перед новой баррикадой. Силуэт человека с ружьем приблизился к опустившему стекло Луиджи и заговорщицки, так что я не расслышал, выговорил пароль. Луиджи дал бравурный отзыв: «…y victoria!» — силуэт отступил, и «форд» пробрался между уступами баррикады.

С недавних пор в штаб бригады ежевечерне доставлялся объемистый конверт с затерявшейся на дне его полоской папиросной бумаги, на которой лиловели напечатанные через копирку пароль и отзыв для наступающей ночи. Они, эти пароли и отзывы, отличались не только строгой идеологической направленностью, но представляли также высокие образцы ораторского искусства. Если, например, пароль был: «Мадрид непобедимый…» — то отзыв гласил: «…будет могилой мирового фашизма!»; а когда часовой начинал: «Идем все вместе…» — отвечать следовало: «…к окончательной победе нашего великого дела!» Чаще всего пароль состоял из одного слова «viva», и тогда легко было сбиться, потому что сегодня на него надлежало отозваться: «…la República española», завтра полагалось ответить: «…наша прославленная авиация!», затем шла «наша меткая артиллерия», за нею начиналась «нуэстра кабалерия» в сопровождении еще какого-нибудь украшающего эпитета, и так, поочередно, все роды войск, чтоб никому не нанести обиды.

На площади за баррикадой дул леденящий ветер, почти незаметный в Фуэнкаррале, да и мрак в Мадриде казался гуще, чем за городом. Затемнение соблюдалось завидным образом — нигде ни лучика. Меня, однако, не слишком удивляла столь высокая сознательность жителей столицы: как раз вчера Прадос посмеиваясь рассказал, что мадридские ночные патрули поддерживают светомаскировку, если учесть зимние холода, довольно радикальным способом: без предупреждения разряжают винтовки по малейшему проблеску в окне, а в Испании этой зимой спрос на новые стекла превысил едва ли не годовое их производство и в ней самой и в соседней Франции.

Громады лишенных признака жизни домов превращали потонувшие между ними улицы, мертвые после наступления комендантского часа, в неизведанные ущелья, в которых зловеще стенал ветер. Прорывавшиеся через его стены одиночные выстрелы придавали погруженной в прифронтовую ночь столице жутковатую таинственность. «Форд» ощупью продвигался по невидимой мостовой.

— На вас тоже действует? — негромко спросил Лукач, кладя в темноте свою теплую руку на мои застывшие пальцы. — Не правда ли, удивительное впечатление производит этот огромный город, притаившийся во мраке словно живое существо. Я всякий вечер, попав сюда, испытываю одно и то же сложное чувство: одновременно и праздничное возбуждение и смутную тревогу, а ледяной, будто из глубины неба обрушивающийся ветер представляется каким-то дыханием рока, ветром истории. Хотите знать, на что это больше всего похоже? На революционный Петроград, каким я его себе представляю по блоковской поэме. Так и чудится, что где-то там, за поворотом, проходят здешние «Двенадцать».

Я согласился, что духовное сходство, пожалуй, и в самом деле есть, хотя я тоже сужу о Петрограде тех времен по литературе, ведь мне в двенадцать лет бродить по ночным улицам не приходилось, да и покинул я его на Пасху восемнадцатого года.

Проспект, по которому мы ехали, вывел не то на большой перекресток, не то на маленькую площадь. Здесь, на расстоянии от зданий, стало заметно светлее и можно было издали увидеть стоявшую посреди и напоминавшую крепостцу полукруглую баррикаду. Луиджи притормозил возле нее и хотел обойтись этим, но разводящий, не удовольствовавшись и отзывом, строго приказал остановиться, навел фонарик на прилепленное изнутри к переднему стеклу свидетельство о реквизиции «форда», обойдя его, проверил номер, а потом еще затребовал с Луиджи и пропуск. Придирчиво осмотрев печати и посветив в машину, начальник караула нехотя возвратил «сальвокондукто» оскорбленному такой демонстрацией недоверия швейцарскому комсомольцу.

Мы уже въезжали в одну из противоположных уличных расселин, когда, придерживая руль левой рукой, он зачиркал колесиком зажигалки и прикурил. Но раньше чем ее огонек погас, сзади бабахнул выстрел, еще громче прокатилось по крышам эхо, а в машине коротко треснуло. Рявкнув свое «порка [41] Свинья (итал.) . мадонна!», Луиджи круто свернул в сторону, въехал на тротуар и отключил газ. Тут, за прикрывшим нас от площади углом, Луиджи снова защелкал зажигалкой и, заслонив ее пламя, посветил на пробитую в верхней части стекла, чуть повыше приклеенного документа, круглую черную дырочку.

— Марча! Марча! — закричал Лукач. — Аделанте!.. Скажите ему, чтоб дурака не валял и, если дорожит жизнью, под выстрелами больше не останавливался, надо ж хоть немножко соображать!.. Разве в этой адской тьме угадаешь, кто и откуда стрелял, — проговорил он спокойнее, пока Луиджи спустил машину с тротуара и повел из запоздалой предосторожности даже без нижних фар, которые Лукач как-то назвал освещением, подходящим для появления привидений. — Мне кажется, выстрелили не с баррикады, — продолжал он, оборачиваясь и указательными пальцами прощупывая стекло. — Так и есть, вон как низко вошла. Вполне возможно, однако, что это вовсе не Пятая колонна, а всего-навсего повышенная бдительность в смеси с южным темпераментом. Но стекло-то каково, а? Ни трещинки вокруг, будто алмазом просверлено.

Через несколько мгновений Луиджи, так и не включив хотя бы синие фары и управляя «фордом» посредством шестого чувства, вогнал его в еще более компактную черноту и остановился среди каких-то кустов, что можно было определить по шороху задетых машиной сухих веток. Лукач обеими ногами вперед, как, не зная глубины, лезут в воду, выбрался наружу и постоял, чтоб попривыкло зрение. Но оно никак не привыкало, и проворчав, что у него, кажется, куриная слепота объявилась, комбриг медленно пошел, ощупывая дорожку носками ботинок. Я осторожно ступал за ним. Вдруг из бархатного мрака вырвался близкий, насквозь простуженный голос, негромко, но твердо повелевший: «Альто!» Лукач, должно быть этого ждавший, отдернул назад выставленную для следующего шага ногу и застыл, так что я чуть не толкнул его в спину. Невидимый караульный негромко выговорил пароль. Лукач отозвался. «Паса!» — разрешил бесплотный голос и откашлялся. Лукач уверенно двинулся на него. Перед нами со скрипом отворилась дверь. Проход за нею был завешен шерстяным одеялом; с одной стороны оно не достигало стенки, и свет, проникавший из этой щели, резал глаза. Лукач шагнул внутрь. Неразличимый наружный часовой подтолкнул меня и захлопнул дверь. Комбриг откинул одеяло. За ним открылась уходящая вниз бетонная лестница, она упиралась в каменный пол площадки, освещенной ввернутой прямо в потолок лампочкой. Против нижней ступеньки, прикрывая своей спиной следующую дверь, опирался на винтовку с примкнутым тесаком карабинер.