Владимир Губайловский - Люди мира. Русское научное зарубежье

В 1953 году он стал членом-корреспондентом Академии наук. Гельфанд участвовал в обсчетах водородной бомбы, а за такие работы советская власть расплачивалась щедро. Но потом в течение 30 лет, несмотря на огромный научный авторитет и членство во многих и многих академиях по всему миру, советским академиком Гельфанд стать не мог. Происходило это по причине дремучего антисемитизма, которым страдали (да полно, разве страдали? у них-то, похоже, все было отлично) академик Лев Понтрягин, занимавший в Академии важные посты, академик Иван Виноградов — бессменный директор Математического института Академии наук имени Стеклова, да и многие фигуры помельче.

Надо сказать, что ЦК КПСС в этом затянувшемся на 30 лет процессе «неизбрания» поддерживал скорее Гельфанда, чем Понтрягина, — Гельфанд регулярно получал ордена Ленина. Третий ему был вручен к 60-летию, наверное, в качестве дополнения или, наоборот, в противовес оксфордской докторской шапочке. Но академики стояли насмерть. Они устояли даже в год гельфандовского 70-летия. И только в 1984 году после смерти Виноградова дали наконец слабину. Гельфанд стал академиком. А в речи на свое 90-летие назвал среди своих учителей и Понтрягина, и Виноградова.

Что же касается пребывания за «железным занавесом», завкафедрой логики мехмата МГУ Владимир Андреевич Успенский приводит высказывание академика Мстислава Всеволодовича Келдыша, в то время президента АН СССР: «Вред от невыпускания Гельфанда уже превзошел весь мыслимый вред, который мог бы произойти от его выезда».

Нельзя сказать, что Гельфанда не выпускали совсем. Он делал доклады на МКМ в 1954 году в Амстердаме, в 1962-м в Стокгольме, в 1970-м в Ницце. Но после 1968 года выезжать было все труднее.

Американский математик Изадор Зингер (Абелевская премия, 2004) вспоминает, как в 1973 году Гельфанду было присвоено звание почетного доктора Оксфорда, а у него возникли проблемы с выездом. Разрешились эти проблемы довольно неожиданным образом: английская королева попросила советского посла посодействовать приезду Гельфанда. И советские власти не смогли отказать в этой скромной королевской просьбе.

После перестройки, в 1989 году, Гельфанд читал лекции в Гарварде и Массачусетсе. В 1987–1989 годах в Springer-Verlag в Берлине вышел трехтомник его статей общим объемом почти 3000 страниц.

В том же 1989 году Гельфанду была вручена премия Киото, которую финансирует Фонд Инамори. Награда очень почетная во многих отношениях и, кроме того, весьма существенная в денежном выражении — 50 млн иен (около 450 000 долларов). Наконец, в 1989-м прекратил работу Математический семинар Гельфанда на мехмате МГУ, который регулярно собирался с 1943 года. В октябре 1990 года Гельфанд покинул Советский Союз.

Уехал он отнюдь не в чистое поле. Его имя было известно каждому, кто хоть сколько-нибудь соприкасался с математическими исследованиями (не только в Америке, но и в мире). Но так сложилось, что, когда Гельфанд эмигрировал в Америку, он стал профессором не Гарварда (чьим почетным доктором был с 1976 года) или Массачусетского технологического института (МТИ), а несколько более скромного, хотя тоже широко известного Ратгерского университета. В этот университет Гельфанда пригласил известный математик Феликс Браудер, который был в тот момент вице-президентом университета по научным исследованиям. (В 1999 году президент США Билл Клинтон наградил Браудера Национальной медалью науки — высшей наградой США за научные достижения.)

В интервью The New York Times Браудер сказал, что приглашение Гельфанда он считает своим высшим достижением на посту вице-президента университета.

Должность Гельфанда называлась distinguished professor , что дословно можно перевести как «выдающийся профессор» — в некоторых американских университетах она предусмотрена для особых случаев и ее получают только самые ценные для университета преподаватели и исследователи.

Вероятно, причиной того, что Гельфанда не засыпали приглашениями ведущие университеты Америки, были определенные опасения университетского начальства по поводу довольно преклонного возраста кандидата. На тот момент Гельфанду было 77 лет. Отчасти их можно понять: редко когда ученому в таком возрасте удается резко сменить и научное окружение, и среду обитания, а потом долго и плодотворно работать. Но Гельфанду было отмерено судьбой еще 19 лет (он умер 5 октября 2009 года), и за эти годы он успел принести Ратгерсу много пользы — далеко не только тем, что его имя значилось в списках преподавателей университета (что и само по себе совсем немало). В Ратгерсе он и остался до самого конца, развернув там бурную деятельность — и педагогическую, и научную, а в другие университеты приезжал только как приглашенный профессор.

Первое, что Гельфанд сделал в Ратгерсе, — построил модель той «параллельной инфраструктуры», к которой привык в Москве: открыл программу для школьников — Gelfand Correspondence Program in Mathematics (почти точный аналог Всесоюзной заочной математической школы) и семинар — The Gelfand Mathematical Seminars, воспроизводившие во всей возможной полноте работу его знаменитого московского семинара.

Об этом семинаре написано немало, и все мемуаристы отмечают его своеобразную атмосферу. Вот что говорил о ней Владимир Арнольд:

…Я помню огромный семинар И. М. Гельфанда, оказавший решающее влияние на математическую жизнь в Москве — несмотря на его крайнее бесчеловечие (разносы были тем более резкие, чем выше был социальный статус охаиваемого, будь он докладчиком или слушателем, указавшим докладчику контрпример).

Гельфанд нарушал все возможные академические нормы — переходил на личности, говорил очень обидные вещи. Так почему же каждый понедельник в лекционной аудитории 14–08 был настоящий аншлаг? Там творилась наука, и творцом ее был Гельфанд. И люди, для которых математика была важнее, чем обидные слова в их адрес, уходили вдохновленные, хотя часто обескураженные и расстроенные. Но главное — многие участники семинара, даже не самые подготовленные, понимали, о чем же идет речь. Гельфанду удавалось этого добиться, несмотря ни на что, ни жалея никого.

Что-то подобное тому, как Гельфанд обращался со своими докладчиками и семинаристами в Москве, на семинаре в Ратгерсе трудно представить. Хотя, по свидетельству одного из его студентов, обстановка и там была довольно напряженной:

Семинар, который находился под его полным контролем, был высшей точкой жизни факультета. Его манера обращения часто вызывала раздражение, но его личность и удивительная математическая интуиция были настолько увлекательны, что перед ним было трудно устоять.

Григорий Рыбников (Высшая школа экономики, Москва), вспоминая свою работу с Гельфандом, заметил: