Елена Юнгер - Друзей прекрасные черты

— Ну что, дорогой мой, стр-р-рашно? — обняв за плечи, спрашивал он того или иного студийца, как бы намекая: «Подумайте, на что вы пошли, путь не легкий. Есть еще время остановиться».

Заваленный огромным количеством нагрузок: колоссальная махина академического театра, третий курс студии, который он сам вел, «группа 13» — мастерская Николая Васильевича из окончивших ранее учеников. Спектакли здесь, спектакли там… Только что, во время репетиции, сидел в зрительном зале за маленьким столиком, не успеешь оглянуться, как голос его уже раздается чуть ли не с колосников.

Везде он поспевал, наводил порядок, находил выходы из сложных положений.

Говоря о студии на улице Росси, 2, нельзя не упомянуть нашу буфетчицу тетю Феню. Расположившись в небольшой проходной комнате за двумя сдвинутыми столами, над которыми возвышался огромный медный самовар, она была нашим добрым гением, опорой и поддержкой в трудную минуту. Ничего особенного у нее не было. Свежие французские булки, разрезанные вдоль, с торчащими тремя кусками чайной колбасы, крепкий свежезаваренный чай — вот и все, что она нам предлагала. Но эти хрустящие булки, эти толстые ломти нежно-розовой колбасы были так соблазнительны, что аппетиты наши, отсутствием которых мы отнюдь не страдали, разыгрывались с двойной силой. Деньги далеко не всегда бренчали в наших карманах, но добрая и заботливая тетя Феня охотно давала в долг. Даже сама уговаривала слишком застенчивых. Вид голодного молодого существа был для нее непереносим.

Экзамены проходили на учебной сцене с очень небольшим зрительным залом. Эту сцену мы делили с балетным училищем.

Кстати, никогда не забуду, как на этой маленькой сцене, на выпускном экзамене класса А. Я. Вагановой блеснули две такие великолепные и такие разные танцовщицы, как Татьяна Вечеслова и Галина Уланова.

Одна — полная буйного огня, бесшабашного задора, как вихрь летавшая по тесной для нее сцене, другая — воплощение нежности, вся из длинных поющих линий совершенного тела.

О них сразу заговорили. Дальнейшая их судьба известна всему свету. А мы гордились, что подвизаемся на той же площадке и с того же планшета, что и они, шагнем в мир.

На экзаменах мы сдавали отрывки из пьес, подготовленные с педагогами, а также и самостоятельные работы. Наш курс даже показал поставленный своими силами целый спектакль, заслуживший одобрение педагогического совета. По программе студии полные спектакли полагались только на третьем курсе. Мы спешили вперед и, кроме того, мечтали совершить тайную гастрольную поездку по маленьким глухим городкам, куда настоящим театрам сложно и невыгодно было забираться. Тайную потому, что нам строжайшим образом было запрещено играть на публике. Это считалось вредным. Неокрепший театральный организм зритель мог повести за собой, могли появиться штампы — главный враг наших педагогов; словом, груда опасностей нависала над неопытным актером. Мы опасностью пренебрегли, срепетировали четыре спектакля, наметили маршрут и на каникулах отправились в путь, веря в успех, не пугаясь трудностей. Сопутствовали нам и удачи, и провалы, бывало и грустно и страшно, но мы были счастливы, что выдержали все до конца. Мы были и актерами и рабочими сцены. Обязанности по «черной работе» четко распределялись и выполнялись безоговорочно. Дисциплина была образцовая, хотя ни Георгий Семенович Денисов, ни Рафмат не следили за нами. Мы сами полностью отвечали за все.

Вернувшись осенью, мы узнали, что студия наша ликвидируется. Все театральное образование сосредоточивается в Институте сценических искусств со статусом высшего учебного заведения.

С милыми стенами на улице Росси, 2 пришлось распрощаться.

Вооруженная письмом Е. В. Елагиной, адресованным Ю. А. Завадскому, отправляюсь в Москву в надежде завершить свое театральное образование в его студии. В Москве у меня никого нет. Мама в Ленинграде работает на экскурсионной базе, и мне разрешают пожить несколько дней в московском отделении, пока не подыщу себе постоянного жилья.

На Мясницкой (так она еще тогда называлась), в довольно большой светлой комнате, уставленной тесными рядами чистеньких кроватей, застланных голубыми пикейными одеялами, оставляю под одной из них свой чемоданчик и выхожу на залитую осенним солнцем московскую улицу. Сливаюсь с толпой торопливых прохожих, иду на Сретенку, где во втором этаже небольшого углового дома помещается студия Завадского.

Конечно, я поторопилась. Занятия начнутся еще не так скоро. Юрий Александрович после отдыха вернется дня через три. Оставляю письмо с просьбой передать в собственные руки, запасаюсь телефонами и опять выхожу в огромную, незнакомую, суетливую, заманчивую, страшноватую и загадочную Москву.

О Завадском я слышала очень много восторженных слов, видела его только в роли Калафа в «Турандот». Юрий Александрович принял меня у себя в театре, тоже в одном из переулков на Сретенке, тогда еще в полуподвальном помещении. Он поразил меня не столько своей знаменитой красотой, сколько изысканной элегантностью, какой-то извилистой непринужденностью. Откинувшись на спинку кресла, перевив свои длинные ноги, он постукивал карандашом по столу, время от времени поднося его к пухлым губам, присобранным в легкую сборочку, которая тут же распускалась в приветливую полуулыбку. Вот он какой — прославленный баловень женщин!

Влюблены в него были все. Все актрисы, ученицы, секретарши, машинистки, уборщицы. Кончался нэп, вводились карточки, но еще доживали свой век коммерческие магазины, где по повышенной цене можно было купить любые деликатесы. Пальто Завадского, висевшее в общей студийной раздевалке, напоминало рождественскую елку — все было увешано маленькими мешочками, сверточками с завтраками. На каждой пуговице болталось по шесть-семь пакетиков, иные пришпиливались булавками, привязывались веревочками. Все хотели повкуснее угостить своего божественного кумира.

Итак, он постукивал карандашом по столу, внимательно меня разглядывая. Узнав, что я собираюсь показать отрывок из пьесы «У врат царства» — сцену Элины с Бондезеном, он сказал: «У нас есть отличный Бондезен, он вам подыграет». Взял телефонную трубку и сказал: «Попросите зайти ко мне Славочку».

И вошел милый, славный, очаровательный, длиннющий и худущий Слава Плятт. Всем известный теперь и всеми любимый Ростислав Янович Плятт. Его и тогда уже хорошо знали в Москве — ведущий актер театра Завадского, модного и широко посещаемого.

Разумеется, встреча с таким партнером для показа ввергла меня в смущение, но он был так внимателен, добр и прост, так искренне хотел мне помочь, что я довольно быстро освоилась. Мы сыграли отрывок перед взыскательным взором Завадского, и я была благополучно принята на третий — последний курс его студии. Занятия начинались через две недели.