Алла Демидова - «Всему на этом свете бывает конец…»

Мне хотелось бы пожелать театру и Анатолию Васильевичу как-то доработать в этом смысле спектакль. Повторяю: это не мешает тому, что спектакль может идти, без зрителя он не может расти, он должен набирать силу, но внимание к нему нужно.

Б.В. ПОКАРЖЕВСКИЙ. Наверное, будем завершать. Повторяться нет смысла.

Юрий Петрович, вам слово.

Ю.П. ЛЮБИМОВ. Наше дело – слушать…

Б.В. ПОКАРЖЕВСКИЙ. Вы – главный.

Ю.Л. ЛЮБИМОВ. Я не ставил этот спектакль…

Б.В. ПОКАРЖЕВСКИЙ. Пожалуйста, Анатолий Васильевич.

А.В. ЭФРОС. Вчера на художественном совете я слышал много разных советов. Я благодарю вас за доброжелательство и обязательно все, что было сказано, постараюсь учесть.

Я хотел сказать одну вещь, которая, может быть, преждевременна, но я ее скажу.

Для меня Театр на Таганке – некий идеал. Я этот театр очень люблю и всегда свою работу поверяю его спектаклями. Поэтому я с очень большим волнением шел сюда, потому что я знал, что я совсем другой, и как соединится то, что я совсем другой, с определенностью, какая есть у них, – это для меня было чрезвычайно волнительно и экспериментально.

Просто хочу сказать, что они меня очень хорошо приняли – и актеры, и Юрий Петрович, – и я с благодарностью хотел бы им это сказать.

Б.В. ПОКАРЖЕВСКИЙ. Позвольте мне сказать несколько слов.

Я не раскрою секрета Юрия Петровича, если я скажу, что когда мы разговаривали, вернее – когда Юрий Петрович мне сказал, что он хотел бы пригласить только одного режиссера на постановку, – что этим одним режиссером он назвал А.В. Эфроса. Тогда мы и договорились об этой постановке, и я очень рад, что Анатолий Васильевич отмечает свой юбилей именно чеховской постановкой; я имею в виду жизненный юбилей – у Анатолия Васильевича 3 числа круглая дата. Давайте мы его сейчас поздравим с наступающей датой, пожелаем ему творческих успехов, здоровья и всего самого наилучшего. (Аплодисменты.)

В процессе работы я, конечно, интересовался:

– Ну, как, Анатолий Васильевич? Как вас там встречают? Как вы находите общий язык?

И всегда я чувствовал удивительно доброе отношение к этому театру, к актерам, с кем он работал, и исключительно теплое отношение я слышал Юрия Петровича в адрес Анатолия Васильевича.

Знаете, некоторые режиссеры хороших мастеров где-то опасаются. К сожалению, это в нашей театральной практике сплошь и рядом. Здесь это соединение произошло, и это доказала работа над чеховской постановкой – не потому, что Анатолий Васильевич пришел в этот театр (не обижайтесь на меня!) с этой пьесой, а мне кажется, потому что театр созрел для серьезной драматургии и показал настоящее мастерство.

И мне хочется весь коллектив театра вместе с Анатолием Васильевичем и Юрием Петровичем поздравить.

Здесь говорили много хорошего в адрес исполнителей, в адрес Демидовой. Мне кажется, это замечательная работа. Я много видел постановок «Вишневого сада» и у нас, и за рубежом, и по стране – не только мхатовскую постановку, но мне кажется, что это открытие Раневской, новая характеристика этого образа.

Много нового я для себя увидел в этом спектакле, и мне кажется, это действительно чеховский спектакль в полном смысле этого слова.

Я не буду повторяться об остальных исполнителях.

Мне кажется, прекрасна и Варя, мне кажется, интересен Лопахин, хотя я согласен с теми замечаниями, которые были здесь высказаны.

В общем неплохой получается спектакль, но я хочу присоединиться к тем замечаниям, которые здесь были высказаны. Они в интересах дела.

Я бы так сказал: мысли Чехова, главным образом, с социальной стороны выражены прежде всего в образе Трофимова – о будущем, о прошлом – и в образе Ани; они для этого спектакля, для этой пьесы играют, конечно, очень важную роль.

Поэтому я хочу присоединиться к тому, о чем сказала Маргарита Александровна; нужно утверждение позиций, а утверждение позиций идет через эти два центральных персонажа, хотя они и не занимают центральное место в пьесе.

Если вторая часть исполнения Золотухина мне очень нравится – мягкая, с множеством всевозможных переходов, то первая часть, когда речь идет о рабочих, об общежитии, это почему-то не только пробалтывается, но еще и у других персонажей идет дополнительный текст, который все время где-то перебивает, и не ухватываешь главное.

Поэтому я присоединяюсь и прошу театр, прошу вас, Анатолий Васильевич, обратить внимание на это.

Доверимся театру и в отношении Гаева. Тов. Смирнова говорила, что в прошлый раз это было интереснее. Спектакль в росте, и, наверное, товарищи учтут это замечание.

И я хочу присоединиться, уважаемые товарищи, к мнению об оформлении. Интересно найдено оформление в целом, – я имею в виду несколько серовато-светлые тона, но вместе с тем мне действительно где-то надоедает центральная часть. Если я ее вначале воспринимаю, то потом она надоедает. Очень интересную мысль высказала Марьяна Николаевна, что к концу где-то это разрушается, и по существу, так же как и вишневый сад вырубают, так и вся эта жизнь уйдет в прошлое. Посмотрите – может быть, здесь есть какая-то перегрузка, тем более что эта часть все время статична, все время одно и то же несколько надоедает.

Я не буду повторяться по всем замечаниям. Мне кажется, основные замечания высказаны.

Понимаю, что Анатолий Васильевич соглашается с основными положениями. А если вы соглашаетесь, то нет расхождения.

Я так понимаю, что Юрий Петрович ставит вопрос, чтобы сыграть этот спектакль сегодня…

«Вишневый сад» в исполнении Московского театра на Таганке, завершившего XIX БИТЕФ, дерзко перешагивает границы, а именно границы традиционной трактовки Чехова, но при этом не посягает на неприкосновенность автора и не раздражает зрителей, хотя, с другой стороны, и не продвигает вперед современный театр.

Сцена, на которой режиссер Анатолий Эфрос, в сотрудничестве со сценографом Валерием Левенталем, ставит «Вишневый сад», дает точное предчувствие темы спектакля: опустошенная жизнь группы людей, протекающая среди обрывков воспоминаний, под гнетом прошлого. Она символизирует уход прошлого, той опорной точки традиции, которая позволяет человеку на протяжении длительного времени сохранять одни и те же формы жизни, одну и ту же сущность. Сцена представляет старый барский дом, продуваемый ветрами, за которым неожиданно вырастает редкий цветущий садик, за тоненькими ветвями которого просвечивают силуэты надгробных памятников, где, как в пространстве брошенной земли, сквозь щебет птиц время от времени пробиваются таинственные звуки, возвещающие перемены где-то за видимым горизонтом.