Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

Саша: А главное, что это было в период, в который и я тогда попала, когда кино не снимали. Вообще. Хорошо, что были сериалы. На них можно было заработать, связи создать какие-то, наработать руку. Фильмов не было. Но бабушка не могла этого признать. «А с каким режиссером ты сейчас работаешь?» – С таким-то. – «Почему-то я его не знаю».

Галя: Она в этот момент уже, в общем, отошла от кинопроизводства, только преподавала.

Саша: И не понимала, что вдруг что-то ушло, уплыло куда-то. Потом, вроде, снова возобновилось. Но это новое кино она уже в себя не впустила. Не понимала: «Как это так, когда я уходила – был порядок».

Галя: «Почему без меня всё расстроилось».

Саша: Да-да, она именно так это воспринимала. Не что в принципе вообще, а без неё. Что какие-то люди после ее ухода всё разбазарили.

Галя: Я помню, как она тяжело уходила с Курсов. Уходила, потому что уже не могла читать сценарии: теряла зрение. Даже тексты своих лекций, которые вообще-то знала наизусть, но перед каждой лекцией просматривала заново, теперь прочесть не могла.

Саша: И слух теряла. Говорила мне: «Они задают вопросы, а я не слышу, что они говорят».

Галя: И только благодаря тебе, Алик, она плавала, потому что ты суфлировал. Говорила мне: «Я понимаю, что надо уходить. Но… не понимаю». И вот в тот момент я очень хорошо уяснила, как для неё важно было, чтобы в ней нуждались. Это был краеугольный камень. Я ей говорила: «Мам, ну, а может, ты будешь просто консультировать частным образом – пришел к тебе человек, ты ему посоветовала, объяснила». – «Нет, я до этого опускаться не хочу». – «А что здесь такого?! Учишь ты их двадцать пять сразу или одного – какая разница?» – «Нет, так нельзя». Понять я этого так и не смогла. Простите.

Саша: Ну, это как, знаешь, быть столпом мироздания и понимать, что без столпа всё рухнет.

Галя: А еще она боялась уйти с Курсов, потому что очень боялась, Алик, тебя подвести.

Володя: Я бы хотел что-нибудь еще прибавить. Рассказать что-то конкретное. Но я не умею так.

Галя: Вся история состоит в том, что, когда мы были маленькие, наша жизнь была ровная и спокойная. Наше окружение – сценаристы, режиссеры, редакторы – воспринималось нами абсолютно естественно: другого не знали. Вот мы в этом живем. У нас хорошие родители, они друг друга не бьют, они не пьют, если и ссорятся – то не при нас, правда?

Володя: Правда. Хотя папа-то выпивал!

Галя: Выпивал, но не был алкоголиком. Всё-таки его автомобиль очень сильно сдерживал. У нас была хорошая, спокойная, ровная, как стол, жизнь. Без особенных коллизий. Ну, конечно, были и они, когда бабушка, мамина мама, умирала, рак у неё был, – но мы тоже как-то все объединились, потом Тося, папина мама, моя другая бабушка, тоже мы вместе держались. Но это проходило, а дальше опять всё ровно. После этого случилась наша взрослая жизнь, и каждый пошел своим путём. А мама осталась, как линкор, пилить вперед. И мы созванивались. Довольно нечасто, может, раз в десять дней, да?

Володя: Что-то такое, да.

Галя: «Ну, ты как?» – «Всё нормально. А у тебя?» – «Всё хорошо». И наши жизни шли параллельно. Не очень сильно пересекаясь. Кроме, конечно, узловых моментов. И в какой-то момент, когда мама стала стареть, она начала нуждаться – прежде всего во мне. Она Вовку отодвинула. Знаешь, почему? Потому что он мужчина, а она не могла позволить показать себя с некрасивой стороны мужчине. А Вовка был один из самых главных мужчин в её жизни. Любимый сын. А с дочерью можно было всё-таки быть более откровенной. Именно поэтому Вова был отодвинут, я была призвана. И мы стали с мамой всё ближе, ближе, ближе. Мы ведь с ней были довольно далеки долгое время. И именно под конец мы с ней очень сблизились, и я многие стороны ее жизни узнала, когда она стала уже о них сама забывать. Вот так это было. Она ведь не открывалась никому. Она мало нам рассказывала о своей жизни, о том, как она встретила свою первую любовь, например, – мы ничего этого не знали. Знали как факт – ну, был вот такой. Она с нами не делилась и никогда не давала эту грань переступить. И когда мы робко пытались – она делала такой жест, поднимала палец и говорила: «Я тебе не подружка».

Саша: Угу.

Володя: Да. (Смеётся.)

Галя: И нужно было тут же отойти. Мы нашу маму как человека глубоко-то не знали. Она не пускала нас.

Алиса: Да-да: «я тебе не подружка».

Галя: Она нас любила, всё было для нас, но при этом мы не должны были мешать работе, не должны были мешать общению с друзьями. Согласись, Вов, это было так.

Володя: Да, пожалуй, так.

Галя: Но при этом никогда не отказывалась нам помочь, если было что-то нужно. Мы росли настолько самостоятельными… Единственный раз меня мама отвела в какой-то кружок, еще до школы – в старый Дом кино рисовать. А тебя единственное, куда отвели, – на фигурное катание. Где ты пробыл два урока и был признан профнепригодным. А дальше мы всё сами. В школу меня первого сентября родители отвели – дальше меня Вовка водил. На все кружки мы сами себя записывали. Но нам никогда не на что было обижаться.

Володя: Я, пожалуй, тоже никогда не воспринимал это как повод для обиды.

Галя: У нас была хорошая, ровная, человеческая жизнь. Нормальное человеческое детство. Без истерик, без захлёбов.

Саша: Потому что не было несправедливости.

Галя: Да-да. Чтобы одного ребенка чморили, а другого наоборот. А у девочек моих для любви было много людей. Я их очень любила, другая бабушка с ними сюсюкалась.

Саша: Действительно, можно озлобиться, когда тебя не любят со всех сторон в семье. А когда здесь очень много любви, здесь очень много любви, а этот человек играет вот такую роль… Она воспитывала нас не свитерами и пирожками. Она по-другому нас любила, не за то, что мы у неё есть, а любила за поступки, за проявления, за слова, за интересы. Она от нас требовала то, чего не требовали другие. Но очень интеллигентно. Без переборов. То есть, если ты, не знаю, напишешь сценарий, бабушка будет в восторге. Но если нет – ее любовь не сделается меньше, она не будет ругать, как-то унижать.

Галя: Унижать – никогда. Никогда. Унижение и мама – абсолютно две несовместные вещи. Она и при нас никогда не унизила никого.

Саша: Самое страшное обзывательство было «дурочка».

Галя: «Дурочка», да!

Саша: И еще второе было: «Зачем ты спрашиваешь очевидные вещи?» Это она тоже очень не любила. Допустим, прийти к ней домой и спросить, а где лежит то-то? «Зачем ты спрашиваешь очевидные вещи? Можно взять и поискать». И это не обижало – это воспитывало. Она как-то ухитрялась это так делать… Может, если бы мы попытались перенять эту манеру, у нас бы ни фига не получилось.

Галя: Нет. Мы другие. Она – космос. А мы… Разные планеты.

Саша: Я не раз видела интервью детей или внуков известных, монументальных людей. И среди них много обиженных. «Он весь был там. Мы для него были просто тапки в доме». А бабушка была уникальна. Она, ухитряясь не раздавать поцелуи и объятья, обволакивала, как устрица песчинку. Вот она из нас жемчужины создала. Мы попали в ее пространство, втиснулись, щекотали и, вероятно, раздражали в чём-то, но она не пыталась от нас избавиться, как от помехи, а обволакивала своим теплом, умом, интеллектом и тем самым превращала в жемчужины – каждая разного размера и цвета. И все – её. Мне от неё досталась… Как это определить? Я себе обязательно ставлю задачи дня. И не успокоюсь, если не выполню. Пишу себе списки дел и не могу заснуть, если понимаю, что недоделала хотя бы один пункт. Хотя я ленивая просто до умопомрачения. Но эта требовательность к себе, которая переходит в требовательность к окружающим, – мне кажется, это от неё.