Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

Например, бабушка со мной говорила о своих походах в церковь. Церковь как-то незаметно вдруг стала важнейшей частью ее жизни. Бабушка была членом КПСС, вполне органично жила внутри советского государства, хотя всегда была против конъюнктуры и никогда не рвала отношений с людьми, считавшимися неблагонадежными и даже отверженными. Но все-таки в бабушкиной жизни во второй половине 80-х годов начался новый период. Сначала были болезни. В 1988 году ей сделали тяжелую операцию на почках. Через год пережила инфаркт. После всего этого согласилась стать директором Высших курсов. И вот крестилась, стала честно и методично соблюдать церковные правила, хотя назвать ее церковным человеком я бы не смог. Она говорила о священниках, службах, таинствах. Однажды призналась, что сказала священнику на исповеди: «Знаете, я себя не люблю». Я тогда не спросил, почему она так сказала, хотя ведь и так знал.

Я знал, что бабушка была человеком жестким, раздражительным, порой высокомерным. Многое ей не нравилось, многие люди ее выводили из себя. А многого она вовсе не понимала. Большинство фильмов, которые сейчас популярны, она не могла досмотреть до конца. Немалую часть сценариев и студенческих работ читала через силу. Ей был неприятен нынешний мир во всех его проявлениях. Она старалась этого не показывать. Не показывала, как тяготят и утомляют ее люди, как она устала, как ее мучает, что почти все, с кем она могла поговорить об этом, уже умерли или находятся далеко. Она хотела закрыться, не видеть и не слышать того, что ее постоянно раздражало и злило. И странным образом последние десять лет она постепенно стала терять зрение и слух.

При этом она безумно любила студентов и свою мастерскую. Как бы ни было тяжело, как бы она себя ни чувствовала, она шла на занятия, хотя в последние годы ей не помогал даже слуховой аппарат, и студентам приходилось читать свои этюды в микрофон с усилителем. Я знал, что как только она окончательно выйдет на пенсию, то вскоре уйдет. Так и оказалось, хотя уход растянулся на четыре года.

Когда бабушка говорила о том, что не любит себя, я понимал, о чем она. Она знала, что многое сделала не так, от многого закрылась и оставила в своей жизни нерешенным. И мне кажется, что понимаю ее с каждым годом всё больше, сам в себе обнаруживая это высокомерие, раздражительность, злость и желание спрятаться от многих нерешенных вопросов. Наверное, я унаследовал от бабушки гораздо больше, чем профессию…

Память все-таки что-то доносит, хотя и не так, как мне хотелось бы. Я помню привычки, которыми бабушка необыкновенно уютно обустраивала свою жизнь. Много лет я заставал ее за раскладыванием пасьянсов. Она знала их с дюжину и научила им и меня. «Аспид», «Аспид перевернутый», «Могила Наполеона», «Лесенка»… Бабушка раскладывала их везде, где был стол и несколько часов покоя. И будучи еще ребенком, я часами мог завороженно наблюдать за тем, как она это делает, потому что просто перекладывание карт у неё оборачивалось целым таинственным ритуалом, значительным, но при этом приносящим невероятный уют и покой. Или бабушка разгадывала кроссворды. Она решала их бесчисленное множество, пока глаза позволяли видеть мелкие буквы в журналах. И за этим тоже можно было наблюдать бесконечно. Или книги, которые она читала вслух. У бабушки был прекрасно поставленный голос, она отлично владела интонациями, и каждая книга в ее исполнении приобретала невероятный шарм.

И ведь было много других таких мелочей. Это, что я, пожалуй, помню лучше всего. С бабушкой было уютно. Всегда, даже когда ей было тяжело и плохо. И за этим уютом скрывалось невероятное умение переживать любые тяготы и невзгоды. Кажется, ее любимой детской книгой, которую она мне читала вслух несколько раз, была «Маленькая принцесса» Фрэнсис Бёрнетт, где описывается история английской девочки, оказавшейся запертой на чердаке в страшном пансионе, после того как ее отец разорился и умер. И вот эта девочка не озлобилась ни на кого, но сохранила чувство собственного достоинства и гордость. А потом на ее чердаке чудесным образом стали появляться красивые вещи, игрушки, одежда и другие атрибуты уюта, пока не выяснилось, что ей тайно помогает компаньон покойного отца, в итоге удочеривший ее. В этой довольно наивной, как мне сейчас думается, книге было описано именно то сочетание внешнего и внутреннего мира, в котором бабушка жила. Внутри гордость, снаружи умение даже с помощью одной и нескольких вещей обустроить пространство вокруг себя и благодаря этому пережить, перетерпеть любые невзгоды.

Именно это я почувствовал в ней, еще будучи совсем маленьким. Бабушка была всегда немного закрытая, отдаленная, хотя в то же время родная и теплая. И да, было кино, которое присутствовало не на уровне профессии. Это был образ жизни, чего я, конечно, в детстве не осознавал. Наша квартира наполнялась какими-то людьми, друзьями и знакомыми, умными разговорами и красивыми вещами. Вот приходят немолодые уже Семен Львович и Лилианна Зиновьевна. Кто они такие? Друзья, всего-то пара пожилых людей. Спустя годы я думал о том, что готов отдать немалую часть того, что у меня есть, только бы поговорить с ними – о кино, о сценариях, о литературе и переводах. На мой день рождения появляется огромный, как мне запомнилось, мужчина с кудрявыми волосами и грустными глазами. Дарит мне зеленую машину с большими колесами. Его забавно зовут Валера Залотуха. Потом я пойму, что это за человек. Наташа Рязанцева куда-то везет нас на машине, почему-то всё время резко тормозит и дает газу. Ехать с ней мне безумно страшно. Кто она такая… Еще одна подруга. И десятки, десятки других людей, которые почему-то к нам приходили в дом. Потом одна из таких гостей, бывавшая у нас еще обычной студенткой, станет моим мастером во ВГИКе.

Все это сейчас кажется призраком прошлого, но ведь из этого и оказалась в итоге соткана моя жизнь.

Мне кажется, память – это и есть мы сами. Неважно, что я готов рассказать или не рассказать о своей бабушке. Картины прошлого, ситуации, всё это не так уж существенно. Сейчас, когда она ушла, я иногда на долю секунды чувствую, что она живет во мне. Встречая новых людей, читая книги, смотря фильмы, я невольно спрашиваю себя, как бы она это оценила, что бы сказала. Я этого не знаю, но как будто бы и знаю. Она где-то внутри. Не было бы ее, не было бы меня. Я есть, значит, и она есть.

Откуда взялась в еврейской семье такая русская фамилия – Голубкины? Вроде бы предки деда проживали в знаменитом местечке Любавичи в Белоруссии.