Шэрон Лоуренс - Джими Хендрикс, Предательство [Интимная история преданной музыкальной легенды]

— Я хотел бы переговорить с тобою с глазу на глаз, — сказал Мик Джаггер Джими Хендриксу. Был поздний вечер, 27–й день рождения Хендрикса, ноября, двадцать седьмое. Немного ранее, этим же вечером преданная нью–йоркская публика приветствовала визгами шумное выступление Камней в Мэдисон–Сквер–Гардене. Джими появился в их артистической встретить своих старых друзей, окружённых зверинцем, подражающих Камням в одежде диск–жокеев, перевозбуждённых представителей звукозаписывающих компаний, фотографов, эффектных девиц и ещё многих, кому всеми правдами и неправдами удалось получить пропуск за кулисы. Так как эта привилегированная часть толпы продолжала расти, представляя всё большую угрозу не только самим звёздам, но их гитарам, Камни отступили в достаточно тесное помещение, чтобы укрыться там и подстроить свои гитары. Хендрикс сразу же завёл разговор о гитарах с "новым" камнем, Миком Тейлором, им даже удалось сыграть небольшой джем в этом крошечном пространстве. Когда же Камни исчезли на сцену, Хендрикс вместе с другим их близким другом, музыкальным обозревателем Стэнли Бутом, удобно устроились там же, сразу за усилителем Кита Ричарда, принимая участие не только в шоу, но и в буйной реакции аудитории.

После выступления Камни откатились на вечеринку, которую вот уже несколько дней готовила Девон Вильсон, чтобы не только отпраздновать день рождения Джими, но и утолить своё желание закрутить роман с Миком Джаггером. Она убедила всех направить свои стопы в сторону его грандиозных манхэттенских апартаментов, занимающих два этажа, и это оказалось удачной идеей, так как было уже заполночь, когда обольстительная Девон Вильсон, болтая, улыбаясь, смеясь и хохоча, протиснулась через парадное со всем своим багажом близких друзей. Вечеринка уже подходила к концу, когда приехал Джаггер. Подружки Девон посмеивались, видя, как хозяйка мечется между Джаггером и Хендриксом. На Мике был изящный костюм, сшитый на заказ по его собственным эскизам, в то время как Джими был одет во всё чёрное, отражающее его настроение: через девять дней он должен быть в Торонто, чтобы встретиться с канадскими адвокатами, которых сам едва знал, и затем, ещё через два дня предстать перед судом.

Один из моих нью–йоркских знакомых позже рассказал мне, кто распустил слух, что "Джаггер и Хендрикс затеяли драку из–за Девон".

Но на самом деле было совсем не так.

Мик предложил Джими уединиться, он хотел обсудить с ним что–то особенное.

— Давай спустимся вниз, — согласился Хендрикс.

Поражённый Хендриксом с того самого дня, когда он впервые увидел его в 1966 году, Джаггер восхищался лондонскому взлёту Джими. Теперь же, три года спустя, Хендрикс — мировая звезда, а Джаггер по–прежнему продолжал петь свои куплеты. Но в этот необычный, особенный вечер он чувствовал, что от него ждут поддержки, симпатии и сострадания.

Шестое декабря, суббота. Мой перелёт из Лос–Анжелеса в Торонто прошёл без особых приключений. Несколько недель я не говорила с Джими и вот сегодня вечером нам предстоит обедать вместе с Генри Штайнгартеном в самом сердце Центрального района Торонто.

Днём в такси я обдумывала, что мне предстоит предпринять. За прошедшие шесть недель мне звонили оба мои нью–йоркских знакомых и даже совершенно чужие мне люди. Суть их по внешнему виду действий из лучших побуждений сводилась вот к чему: "Тебе бы лучше заняться своими делами. Берегись! Держись подальше от Хендрикса и его людей; он трётся в плохой компании." Мне было сказано, что я могу быть следующей. Прежде я никогда ещё не попадала в такие ситуации и не знала, что думать, что говорить. В итоге я начала быстрым шагом подходить к своей машине, чуть ли не подбегая к ней, запирать её и свою квартиру в любое время и… а что дальше? Я боялась дышать. Самое ужасное из всех этих звонков то, что я не обсуждала ни Хендрикса, ни его судебные дела ни с одной живой душой. Так кто же пустил слух, что я собираюсь выступить в суде свидетелем?

Но особенно нервоподрывающим звонком оказался звонок от одной знакомой одного моего высокопоставленного знакомого из одной нью–йоркской звукозаписывающей компании, которая сказала мне строгим голосом: "Смотри, Шарон, люди Майкла Джеффери могут навредить тебе. Он не хочет, чтобы ты или кто–либо другой выступили свидетелем на суде в Торонто. Майкл Джеффери — не руководитель, он — настоящая чума; у него проблемы с Хендриксом, и он хочет преподать ему урок. Я сейчас скажу тебе имя того человека, с которым знаком Джеффери…" И она назвала — никогда мне не забыть его. Я поинтересовалась, кто это мог быть у одной моей подруги из Нью–Йорк Таймс. Оказалось, что это — одно из имён крупного манхэттенского криминального босса. О! Иисус! У меня всё похолодело внутри от одной мысли, что будет с Джими Хендриксом из–за его неосмотрительности.

Я вспомнила разговор, услышанный мною в Бурбанке в компании Репрайз–Рекордс. "Как я слышал, — сказал тот человек, — это один из методов воздействия Майка Джеффери, чтобы удержать при себе как можно дольше своего клиента. Майк — никто без Хендрикса, и ни для кого теперь не секрет, что Джими хочет от него уйти. Очень может быть, что и сам Джеффери уже сыт по горло им, но он не хочет, чтобы какой–нибудь другой менеджер перехватил его себе… Если же Джими будет находиться в тюрьме, Майк сможет контролировать все неизданные ещё записи, плюс ещё и строительство нью–йоркской студии останется в его руках. Пока Майку всегда везло. Этакий хитроумный везунчик."

Я смотрела в окно такси — на машины, мчащиеся нам на встречу, на бескрайнее голубое небо.

Вдруг, таксист резко притормозил и засигналил.

— Вы видели? Хотел меня подрезать! Нигерское отродье! Слишком много их теперь бежит через границу из Детройта. Чёртовы нигеры…

Мне уже говорили, что в Канаде преобладающим политическим отношением к Хендриксу была формулировка — "да, нам необходим пример этого волосатого чёрного чудака; но мы не потерпим у себя наркомана–рокера". И я еле дождалась, когда, наконец, этот разжиревший трансплантат не высадил меня около моей гостиницы.

Мои мысли становились всё беспощадней:

"Жизнь полна неожиданностей. Вот я здесь. И всё в жизни Джими кажется мне таким неопределённым. Из того, что он мне рассказывал, нестабильность положения преследовала его с самого его детства, даже тогда, когда он гастролировал по Читлин–Циркуту. Всё было против него, но он достиг славы, и вот теперь его успех привёл его к страху за своё будущее, вместо того, чтобы защитить и укрепить его позиции. Тюрьма? Разрешат ли ему там записываться? Позволят ли ему вообще что–нибудь хотеть там? А играть? Будет ли ему там с кем играть? А его группа, принёсшая ему успех, распадётся ли она? И как долго будут помнить Джими Хендрикса его нынешние поклонники? Какой ещё ужасный сюрприз подготовил Майк Джеффери здесь, в Торонто?"