Елена Обоймина - Майя Плисецкая. Богиня русского балета

И все-таки одно свидание у них состоялось. Роберт назначил встречу на следующий день и начал с того, что преподнес Плисецкой букет белых тюльпанов. После завтрака в ресторане повез ее осматривать Нью-Йорк и купил в подарок… будильник в знаменитом магазине «Тиффани». Это был прозрачный намек на ее опоздание на свидание – минут на двадцать пять, а то и на тридцать.

Рассказ Майи Михайловны о той давней встрече не слишком наполнен романтическими подробностями.

«После вкусного обильного завтрака идем пешком по Нью-Йорку. Вдвоем. Прохожие узнают своего сенатора. Останавливаемся у витрин “Тиффани”. Боб, держа меня за руку, входит в магазин. Оглядываем внушительную залу. У отдела часов Боб замедляет ход. После реплик с продавщицей покупает мне будильник в кожаном футляре. Будильник без батареек, на старомодном заводе. Понимаю, что это молчаливый укор за мое опоздание. Разговор не клеится. Без переводчика мы ни о чем не договоримся.

Возвращаемся к машине и совершаем тур по городу.

Тюльпаны завяли…

В довершение застреваем в нью-йоркской пробке… Начинаю нервничать – могу опоздать на вечерний спектакль. Кажется, и Боб стал тяготиться моим обществом. В салоне машины разливается скука… И все же мы встречаемся еще несколько раз» («Я, Майя Плисецкая»).

Роберт еще несколько раз забегал в театр, когда там танцевала Плисецкая. Экономный Сол Юрок недовольно ворчал:

– Сенаторы должны покупать в кассе билеты. Зачем «протекать» без платы через служебную дверь? Эта дверь для моих артистов. Что торчать, как мальчишка, за кулисами? Отвлекать балерину от работы…

Плисецкой намекали, конечно, на любвеобильность сенатора. Впрочем, это обстоятельство никакого значения не имело.

«Я слышала салонные разговоры о близости Боба Кеннеди с Мэрилин Монро, что был он изрядный донжуан. Что правда? Что навет? Что просто зависть к неординарным, талантливым, броским людям? Что желание задеть, выпачкать?.. Не знаю… Но со мною – знаю. Со мною Роберт Кеннеди был романтичен, возвышен, благороден и совершенно чист. Никаких притязаний, никакой фривольности…

И я ему оснований на то ни разу не дала» («Я, Майя Плисецкая»).

«Что же это было? – рассуждала Майя Михайловна спустя много лет. – Флирт не флирт. Игра не игра. Зов не зов… Что-то нас взаимно влекло друг к другу. Мы были собой заинтересованы. Мы были друг другу интересны».

Пригласив балерину в гости, Роберт встретил ее дома со своей женой Этель. Дом, наполненный детскими голосами… Где идет обычная американская жизнь, как выразится Плисецкая.

В доме сенатора ее внимание приковала фотография двух братьев – президента Джона Кеннеди и Роберта. Оба – в позе роденовского мыслителя, в профиль к зрителю, со склоненными головами и руками, крестами сложенными на коленях. Лица братьев понуры, их невеселость подчеркнута светом, притемненным и рассеянным.

– Хорошая фотография, – произнесла балерина. – Только очень печальная. Словно Джон предчувствует, какая судьба ему уготована. Но вы, Боб?..

– Я дарю вам эту фотографию. Возьмете?.. – Роберт снял со стены окантованное темным деревом пророческое фото.

В 1968 году свидеться им с Робертом Кеннеди будет уже не суждено…

Двадцатого апреля 1967 года в Москве состоялась премьера «Кармен-сюиты» – одного из главных балетов Майи Плисецкой в репертуаре Большого театра.

Открывать новое было всегдашней, и, может быть, главной страстью балерины. Вот и сейчас она, несмотря ни на что, добилась своего – станцевала Кармен, и это стало событием в мире хореографии. Этот одноактный балет поставил для Плисецкой известный кубинский хореограф Альберто Алонсо. В конце 1966 года Национальный балет Кубы гастролировал в Москве, и балерину осенило: именно этот балетмейстер подойдет для воплощения ее идеи! Оказалось, кубинец тоже мечтал о такой постановке, и у него был свой взгляд на образ будущей героини, весьма близкий к идее Плисецкой.

– Судьба Кармен, – говорил Альберто, – как судьба тореро и быка, всегда на грани жизни и смерти. Стремление Кармен к свободе чувства, мысли, поступка приводит ее к конфликту – к трагедии. Нельзя жить правдой чувства среди людей, которые не следуют логике чувства…

Майя Михайловна напрямую обратилась к министру культуры Е.А. Фурцевой с просьбой пригласить Альберто Алонсо поставить «Кармен» в Большом театре.

– Вы говорите, одноактный балет? – переспросила Екатерина Алексеевна. – На сорок минут? Это будет маленький «Дон Кихот»? Верно? В том же роде? Праздник танца? Испанские мотивы? Я посоветуюсь с товарищами. Думаю, это не может встретить серьезных возражений. Хорошо укрепит советско-кубинскую дружбу…

«Советская власть пустила в театр Алонсо только потому, что он был “свой”, с Острова свободы, но этот ”островитянин” как раз взял и поставил спектакль не только о любовных страстях, но и о том, что нет на свете ничего выше свободы, – позднее поясняла Майя Михайловна. – И, конечно, этому балету так здорово досталось не только за эротику и мою ”ходьбу” всей стопой, но и за политику, которая явственно в нем проглядывала».

Композитор Родион Щедрин обработал бессмертную музыку Жоржа Бизе, который, как известно, писал ее для своей оперы. Поначалу Плисецкой представлялось, что музыка балета должна быть оригинальной. Но главные советские композиторы, Дмитрий Шостакович и Арам Хачатурян, к которым она поочередно обратилась с просьбой написать музыку, мягко и наотрез отказались. Они и посоветовали балерине воспользоваться помощью ее мужа, настоящего мастера оркестровки. Ведь лучше Бизе не напишешь… Пусть адаптирует гениальную музыку «Кармен» для нового балета.

Все делалось в сжатые сроки, уже когда в Москву срочно прилетел получивший визу Альберто Алонсо, чтобы поставить балет для Плисецкой. Из музыки к опере «Кармен» и сюиты «Арлезианка», принадлежащих перу Жоржа Бизе, Р. Щедрин создал новый вариант – музыку к балету «Кармен-сюита», авторами которой с тех пор на афишах всего мира значатся Ж. Бизе – Р. Щедрин. И даже если бы имя композитора Родиона Щедрина вообще было никому неизвестно, уже только одно это совместное произведение подарило ему мировую славу…

В успехе «Кармен-сюиты» сомневались многие, в том числе Галина Уланова. И поначалу можно было сказать, что не ошиблись. Публика, привыкшая к милой сердцу классике, встретила новый балет холодновато. «Аплодировали больше из вежливости, из уважения, из любви к предыдущему, – расскажет Плисецкая позднее о той премьере. – А где пируэты? Где шене? Где фуэте? Где туры по кругу? Где красавица-пачка проказливой Китри? Я чувствовала, как зал, словно тонущий флагман, погружался в недоумение…»