Леон Хендрикс - Джими Хендрикс, история брата

После возвращения в Сиэтл мне понадобилось некоторое время на декомпрессионный переход из состояния рок–звезды, которой меня сделал Лос–Анжелес. Переход в своё тело оказался очень болезненным после месяца мечты, ставшей реальностью благодаря Джими. Сперва мне нужно было просто выспаться и я провёл в постели двое суток. После мышечного восстановления новая реальность начала медленно завладевать моим сознанием. И хотя мы поклялись друг другу там, в Лос–Анжелесе, что скоро в Нью–Йорке снова будем вместе и уже не расстанемся, этому не суждено было сбыться.

Мне нужно было готовиться предстать перед судом, но на отцовский адрес пришла повестка, меня призывали в армию. Выпал мой счастливый номер и ничто не мешало мне получить приз. Когда я положил этот листок на стол моего адвоката, он чуть не выскочил из своего костюма.

— Ты знаешь, что это значит для тебя, Леон, — еле сдерживая восторг, широко улыбаясь, сказал он, — ты родился под счастливой звездой, парень! Ты хоть понимаешь, что ты мне сейчас принёс? Это твоя охранная грамота, это твоё освобождение от тюрьмы!

Мой адвокат тут же уговорил судью отсрочить мой приговор в связи со службой в армии на благо нашему Отечеству, как это сделал Джими в своё время. Хорошая сторона в том, что меня не посадили в тюрьму после всего этого, но существовала и оборотная сторона: мою задницу посылали во Вьетнам. В то время я многого не знал об этой войне, но всё выглядело так, как если бы мне дали задание всё узнать из первых рук.

Утром 5 декабря 1968 года отец отвёз меня к тому же зданию на набережной, куда семь лет назад мы отвезли Бастера. У отца даже было такое же торжественное выражение на лице как и 7 лет назад.

— Я служил, твой брат служил, теперь ты идёшь в армию, сынок, — сказал он мне напутственное слово. — Будь там лучшим.

Пришёл конец моим туфлям из крокодиловой кожи и блузам с изображением цветов. Зарезервированный столик в Whiskey будет пустовать и ни одно красивое женское личико не будет теперь радовать мои глаза.

Меня отослали в Форт—Льюис, где меня обрили, определили на хозяйственные работы и показали мне мою койку. В первый же день моей службы у меня не было абсолютно ни одной минуты свободной. Армейское начальство не сомневалось, что нас всех отправят во Вьетнам и как скоро это произойдёт, зависело только от политической обстановки.

— Вы отправляетесь во Вьетнам убивать, но если кто–нибудь из вас будет убит, это ваша вина, сосунки! — прокричал нам сержант, как только мы в первый же день выстроились строем.

Запоминающееся заявление! Позже я осознал, насколько значимо было это заявление, оно подготовило нас к сражениям и к выживанию. Я никогда не рассматривал себя с такой точки зрения, что я могу потерять своё физическое тело. Мне пришлось врубиться во всю эту чушь и развить в себе мышечную силу не только безжалостными тренировками, но и настоящими военными действиями.

Достаточно сказать, что строевая подготовка, которая здесь почему–то называлась Эй–Ай–Ти, стала хорошим для меня испытанием. Хотя с моей точки зрения это — идиотское занятие, но я следовал ему с охотой. Я быстро приспособился к новому расписанию, для меня не составляло труда вставать в 4 утра и ежедневно бросать всем вызов. С самого первого дня я выделялся среди других и был один из немногих в нашем подразделении, кто был способен разобрать и собрать М16 в полной темноте без особого напряжения. Инструкторы гоняли нас через минные поля и учили, как устроены разные бомбы. Ещё хорошо запомнилось одно помещение, наполненное слезоточивым газом. Мы пробегали через него без противогаза, и чтобы мы вполне испытали на себе действие газа, нас заставляли петь Jimgle Bells. Если задержать дыхание и быстро бежать, горят только глаза, но если же ты поёшь, твои лёгкие загораются таким пламенем, что даже в аду не хватит дров, чтобы развести такой огонь.

Я ещё давно заметил в себе способность становиться лидером. Это же подметило и начальство, так я стал взводным. На меня возложили ответственность за всё, чему нас учили. Впервые за всю мою жизнь, я стал руководителем и, знаете, был горд новому моему положению. К тому же при посылке во Вьетнам моя роль давала мне шанс остаться в живых, хотя я итак делал для этого всё возможное.

После 8–ми недель службы и ещё не окончив полностью AIT, мне представилась возможность съездить домой на неделю. Даже несмотря на то, что целых два месяца я провёл в Форт—Льюисе, я не потерял чувство улицы. Армия напрасно тешила себя мыслью, что смогла контролировать всю мою жизнь, я не намеревался так легко сдаваться и терять свой стиль жизни. Мой вкус к действию тут же восстановился.

Не прошло и пары дней после моего возвращения в Форт–Льюис, я обнаружил, что если я, переодевшись в гражданское и ничем особенным не привлекая к себе внимание, могу беспрепятственно покидать базу через главные ворота и садиться в такси на глазах службы охраны. Я стал почти каждый вечер уезжать в город, стоило мне это 20 долларов в один конец. Проскальзывая обратно тем же вечером, у меня всегда с собой была пара мешочков с травой. Травы на три пальца обходилось мне в 10 долларов, я же продавал моему взводу по 2.50 за щёпоть. Навар получался приличный. На базе крутилось достаточно налички и вверенный мне взвод был всегда достаточно нагружен. Мы постоянно крутили самокрутки и всем было хорошо.

Все парни из моего взвода, с которыми я близко сошёлся, знали, что Джими мой брат, но никто из офицеров даже не представлял кто это, пока Джими не стал регулярно исполнять Национальный Гимн на своих выступлениях. Это определённо проняло их, но они все были в ужасе. Они видели в его исполнении зерно неподчинения, угрозу своему авторитету, который стали всячески укреплять на мне, стараясь унизить меня в глазах моих товарищей. На плацу я выходил из строя и перед моим взводом делал всё, что они мне приказывали. Понимая, что залог победы в сплочённых действиях, я не делал ничего, что могло как–то выявить мою индивидуальность и отделить меня от товарищей.

— Ты называешь это музыкой, Хендрикс! — наорал на меня один из сержантов однажды ранним утром, не дав даже докурить косяк. — Ты знаешь, как это я называю? Я называю это оскорблением нашего Национального Гимна. Насмешкой! Ты что, думаешь, такое исполнение может вдохновить кого–нибудь на подвиги? Ни в коем случае, сосунок!

Но никакие ухищрения офицеров не могли повредить моей популярности на базе. Более того, постоянное моё выделение из взвода привело к тому, что ещё больше солдат стали узнавать меня в лицо и называть меня по имени. Несмотря на это, офицеры не упускали возможности поиздеваться надо мной перед строем.