Кати Этчингем - Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

К тому же Лил сумела убедить их, что она справится со мной, если они позволят мне вернуться. Она заговорила их полностью, а она умела это делать, если делала, как это было с монахинями из Шхер, и через несколько часов мы спасли Лену из цепких лап полиции, заплатив штраф за то, что бросили её посередине улицы, и обратили наши взоры назад на север.

Настроения у меня не было никакого и я тупо уставилась в окно, пока бабушка хлестала меня языком всю дорогу, я и злодейка, я и неблагодарная, и одни проблемы со мной, и дорого за мной ездить, и страдания, которые они вечно испытывают, и не жалею я мою бедную мать, и не жалею я её самою… и прочую стружку.

— Твоя бабушка совершенно права.

— Ты должна слушаться бабушки!

— Ты неблагодарная эгоистка.

Мои глаза были прикованы к проносящемуся мимо пейзажу, я не проронила ни слова, мечтая о том дне, когда смогу без затруднений покинуть их всех и уже никто не будет возвращать меня назад в машине с лошадиным именем.

*

— Кто это? — спросила я, держа в руках фотографию двух маленьких девочек.

Я разглядывала альбом своей сводной сестры Джин.

— Анна и Давина, — сказала Джин, и добавила, что фактически это мои сёстры.

Я никак не могла понять, о чём она мне говорит.

— У меня их две, но они остались с нашим отцом.

— Ничего не понимаю, ты хочешь сказать, что у меня ещё есть две сестры? — спросила я и Джин, вздохнув, присела рядом со мной.

— Когда Лил вышла замуж за Джорджа, моего отца, у них родилась я, затем, уже много позже, родились Анна и Давина. Здесь, — она перевернула лист альбома, где была фотография молодой Лил в дорогой меховой накидке, стоящей рядом с явно благополучным человеком на фоне Роллс–Ройса.

— У него всё в порядке. У него фармацевтическая фабрика и он производит запатентованные лекарства. Большой дом, слуги и всё такое, но Лил не может подолгу оставаться в одном доме. Все были рады за Лил, когда она вышла замуж за моего отца, но Лил заскучала и сбежала с каким–то шахтёром, он был много младше её.

— Что, вот так сорвалась и ушла?

— Три недели её не было, затем она вернулась, чтобы забрать меня. Мне было 16, но она оставила Анну и Давину отцу. Она так ни разу их и не видела с того дня. Ни разу.

Я была потрясена. Всё, что Лил проделала с нами, она это уже проделала и прежде.

— А что тот шахтёр?

Джин пожала плечами.

— Не знаю. Следующим был твой отец, он снимал комнату в доме твоей бабушки, у них родились ты и Джон. Через 10 лет она повторила целиком этот спектакль, но уже с Томом.

Джин была явно потрясена и огорчена тем, что эта история повторилась вплоть до мелочей. Что касается меня, то я просто хотела чтобы мать вернулась. Я бы простила ей всё.

Когда Джон уже смог сам о себе заботиться, Лил сумела выманить его у отца. Он стал жить с нами и работать неподалёку в булочной–пекарне, но мы не были уже так близки как прежде. Мы оба выучились сами заботиться о себе и стали избегать помощи со стороны, так как она всегда приносила нам только одну боль. Мы оба замкнулись в себе, и не подпускали никого к себе. Но Джон стал постоянно меня поддразнивать, когда переехал к нам жить.

Прошло совсем немного времени и он нанялся на торговое судно и исчез в Новую Зеландию, там он встретил девушку и сбежал с корабля. Когда она ему наскучила, он бросил её. Она донесла на него в полицию и его с позором депортировали обратно в Англию. Он устроился на работу и, скопив достаточно денег, чтобы заплатить за проезд, вернулся в Австралию, живя первое время в брошенном автомобиле в грязи. Со временем он стал успешным медбратом, затем увлёкся юриспруденцией и бухгалтерским делом и прочно осел в Австралии.

Мне исполнилось 15 и мы переехали в Дерби, чтобы быть поближе к Чёрной Нане. Думаю, она купила матери дом, иначе не знаю, как бы она смогла заманить Лил.

Я окончила школу и стала работать в обувном магазине за три фунта и шесть шиллингов в неделю. Это была ужасно монотонная работа и я поняла, что мне в моей жизни необходимо что–то совершенно другое, в то время как все остальные сотрудницы, казалось, были готовы проработать там всю оставшуюся жизнь. Одна из них там уже работала 30 лет, выбегая каждый обеденный перерыв, чтобы на деньги мужа купить себе поесть. И я торжественно поклялась себе, что со мной такого никогда не произойдёт.

Именно в магазине я встретила свою первую любовь, 21–летнего сына владельца угольных шахт. Однажды вечером, после окончания работы он предложил мне пройтись. Во мне заговорил голос моей бабушки, предостерегающий меня — «Все мужчины смотрят на тебя как на кусок мяса» — но мне казалось, что он сможет мне предложить что–то новое и я согласилась.

Когда Лил с Томом по субботам меня выводили в люди, я видела только небольшую часть жизни, заключённую в рамки клуба Консервативных. Я сидела и мне ничего не оставалась делать, как разглядывать как взрослые волочатся друг за другом на танцплощадке. Обычно мы рассаживались вокруг нашей бабушки и старались незаметно следить за ней, чтобы она не подливала себе из фляжки джин в тоник, который они покупали ей в баре. Не то что бы эта неискренность смущала мою маленькую религиозную душу, скорее мне всё это было ужасно противно.

По сравнению с нами мой обожатель был человеком уважаемым в обществе, помимо всего прочего у них было центральное отопление и Форд–Зефир. Он был большим толстым парнем с деньгами, он меня водил в места, где я прежде не бывала, такие как один карточный клуб, где он обычно пропадал вечерами, играя в девятку. Я разглядывала этих людей, их дорогие костюмы, их изысканные манеры и мне хотелось скрыться навсегда в их мире от Лил и Тома.

Иногда мы заводили беседу с кем–нибудь из его клубных завсегдатаев и заезжали к нему в гости. Роскошь их образа жизни изумляла меня, открыв мне глаза на образ жизни людей из среднего класса. Мой ухажёр был настоящим джентльменом, ничего более прощального поцелуя на ночь. Он всегда вовремя привозил меня домой и Лил считала удачным мой выбор.

В одном из клубов я познакомилась с одной женщиной, её звали Морин и она жила через дом от нас. Она хорошо разбиралась в местной музыкальной жизни. Она часто посещала Трокадеро в Дерби, где выступали группы из Ливерпуля, и оставалась после концертов поболтать с музыкантами. Она предложила как–то составить ей компанию и я провела целый вечер с MoJos and the Swinging Blues Jeans. Эта была восторженная и ни с чем не сравнимая жизнь. Я поняла для себя, что мне очень нравятся музыканты. Всё это было так непохоже на однообразную жизнь маленького провинциального города.

Когда мне исполнилось 16, я поняла, что что–то нужно срочно предпринять. Я не могла сделать ни шагу самостоятельно без того, чтобы не испросить разрешения у родителей, но их мнение интересовало меня меньше всего. Единственное, что меня могло спасти, это бегство. Я запаковала вещи в небольшую дорожную сумку и, никому не сказав ни слова, ушла, на этот раз одна. Как тысячи подростков до меня и после, я верила, что Лондон встретит меня с распростёртыми объятиями. Всё, что мне нужно было, так это подшить платье, и приключения начались.