Кати Этчингем - Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Скоро Моника связалась со мной и предложила встретиться. Я пригласила её приехать к нам в Илинг и также позвала Ноэла и Мича, чтобы мы все вчетвером смогли обсудить книгу, главными героями которой мы были.

Ноэл и Мич приехали первыми и мы все расселись в эркере, поглядывая на окно, скоро ли появится такси на дороге. Мы все трое напряглись, не веря глазам своим: кто–то вышел из такси и стал расплачиваться с водителем. Женщина была одета исключительно экстравагантно, в стиле Джими, будто не прошло 10–и лет со дня его смерти и мода 60–х не низверглась в глубины исторических книг, но теперь, в лучшем случае, вызывает только улыбку. Расклёшенные брюки из мягкого бархата, широкий ремень и кофточка с воланами и рукава а-ля Том Джонс. Она выглядела как потерявшийся осколок 60–х.

Мы вели дружеский разговор, она рассказывала, как умер Джими. Мы все сидели за круглым обеденным столом в углу гостиной. Она поставила на стол диктофон и спросила, не будем ли мы против, если она будет записывать наш разговор, потому что её английский не настолько хорош, и это поможет ей в будущем что–то заменить.

— Я сделаю две записи, — обещала она, — я дам вам копию.

Это нам показалось очень разумным, её английский был ужасен.

Как только она заговорила, у нас, у Ноэла, у Мича и у меня, как по команде, открылись рты, настолько тяжеловесным оказался её немецкий акцент. Она рассказывала, насколько невнимательными были санитары скорой, какими расистами оказались врачи, которые, так, между прочим, убили Джими. Она рассказала, что Джими совершенно не мог спать в её подвальном этаже отеля Самарканд в Ноттинг–Хил–Гейт и как она дала, чтобы он хоть как–нибудь заснул, своего немецкого снотворного (веспаракса). Но оно не действовало, тогда она дала ещё несколько таблеток, потому что «они очень слабые». Сказала, что по её подсчётам, он проглотил девять таблеток.

Она рассказала нам, что сразу позвонила в скорую, как только не смогла его разбудить утром. Она поехала вместе со скорой и видела, как санитар, посадив Джими, не проследил, что у него голова наклонилась вперёд, пока он собирался его уложить. Приехав в больницу, к Джими никто из врачей не подошёл, ведь он был чёрным, и он умер, сидя в чём–то напоминающем кресло дантиста. Дежурный врач, с возмущением сказала она, был не только некомпетентен, он оказался ещё и расистом.

Ноэл, Мич и я сидели, не проронив ни слова, ошеломлённые услышанным. Её рассказ шокировал. И если так оно и было, а нам не было причин сомневаться в словах этой женщины, это было худшее из крикливых сокрытий нашего правительства и лучшее из чудовищно фальсифицированных дознаний.

Когда наши общие излияния иссякли, она спросила разрешения поговорить со мной наедине, она хотела задать мне несколько очень личных вопросов о Джими.

— Ну, что ж, если это так необходимо, — я была удивлена, почему она на этом настаивала, но я была в большей растерянности из–за парней, которые подняли такие серьёзные взрослые темы и в волнении мерили шагами гостиную. Но я недолго беспокоилась. Она оказалась милой, безвредной, но не в меру эксцентричной. Она зарядила новую плёнку и посыпала вопросами о всех сторонах характера Джими, её интересовали даже мельчайшие детали, а Ноэл и Мич уселись за стол и продолжили беседу.

— Что из еды больше всего любил Джими?

— Какое вино было его самым любимым?

— Куда вы ходили?

— Что вы делали, оставаясь вдвоём?

— О чём вы говорили?

Вопросы сыпались, я старалась ответить подробнее, и в то же время мне было интересно, о чём беседовали ребята. Когда она уехала, мы все пришли к одному выводу: мы познакомились с самой чудаковатой женщиной на планете.

Со временем я узнала много нового для себя от Ноэла и Мича, например, что рядом с Джими обязательно была какая–нибудь хорошенькая, но с очень большими странностями, девушка, когда они были вдали от дома. Он как будто совершал над собой какое–то ритуальное насилие. Каждой ночью ему, по их словам, нужна была новая, чистая душа. А ребята, с которыми он ездил на гастролях рассказывали мне, что он водил в свой номер стада психичек и уличных женщин, а потом, в гневе просил помочь вышвырнуть их вон. Похожую ситуацию я уже видела с моей Энджи и с её подругой (хотя они определённо не были уличными женщинами) в Лондондерри. По словам Ноэла, он стал свидетелем того, как Джими кинул в девушку кирпичом. Возможно, его гнев, обращённый на женщин, был своеобразной местью за себя, или возможно, он такой же, как многие мужчины, которые поступают так, как если бы они были обманутыми или разочарованными. Все эти рассказы укрепили мои догадки, что к концу своей жизни Джими изменился до неузнаваемости. Стал раздражительным, необязательным, вздорным.

Мы пришли к выводу, что Моника — одна из этих случайных группиз, но которая имела несчастье быть там в ту ночь, когда произошло непоправимое. И неясно, намерена ли она постараться остановить книгу, из–за чего собственно я и искала её. Поэтому я решила действовать самостоятельно. Такие, как она, не внушают мне доверия, и я не стала предлагать ей действовать сообща.

Но она прислала нам приглашение навестить её в Сифорде на Южном Побережье. Так получилось, что бабушка и дед Ника жили недалеко от Сифорда, поэтому, когда мы в следующий раз поехали к ним, мы позвонили ей и она пригласила нас на чашку чая. Как только мы вступили в её дом, сработала сигнализация. Моника, как выяснилось, представляла себя в роли хранителя реликвий Хендрикса. Все стены были увешаны картинами с портретами Джими, которые, по её словам, она сама написала.

Она сразу стала спрашивать Ника про какие–то таблетки, которые прописал ей доктор, но которые она боялась принимать. Она показала их Нику и стала про них расспрашивать. Он объяснил ей, как бы доктор решил, что ей следует их принимать, если бы он не знал, что это за таблетки. Я уже встречала такие, это было сильнодействующее успокоительное.

Ник поболтал с ней ещё некоторое время и потом сказал, что нам пора домой, и мы обещали звонить.

— Звоните в любое время, — сказала она своим монотонным меланхолическим голосом и добавила, — только не звоните в полнолуние. В полнолуние я занята, в полнолуние мы с Джими общаемся. Мы вместе выходим в астрал.

— Хорошо, Моника, мы будем это иметь в виду, — сказал Ник и мы направились к выходу по садовой дорожке, но не так быстро, как хотелось, а как этого требовали приличия.

Решив окончательно, что если я соберусь что–либо предпринять по поводу этой книги, то буду действовать самостоятельно. Я навестила своего адвоката и рассказала ему, что хочу, прежде чем книга будет опубликована удалить из неё ту часть, где говориться, что именно я привела Джими к смерти. Мой адвокат добился запрещения публикации книги в Англии. И когда через 10 лет она всё же была переиздана, та часть главы, где говорилось обо мне, была изъята. Материал же, связанный с Моникой остался на прежнем месте.