Тед Дикс - Марк Болан

— Отлично. Я согласен.

Первой сорокапяткой, на которой я играл, была, конечно же, Hot Love.

Тони Висконти: В период Hot Love и Get It On, когда у нас были деньги — конечно же, были — мы проводили в студии больше времени, добивались заметно лучшего звука и занимались кое–каким новаторством.

Стив Кюри: Я хочу сказать, что он был удивительным ритм–гитаристом. Послушайте Hot Love и Get It On — это классические номера в размере 4/4, под них невозможно не притоптывать ногой.

Тони Висконти: В моей жизни это было просто невероятный период. И, разумеется, в жизни Марка. Это было невероятное ощущение того, что успех всё растёт и растёт. Не знаю, в каком возрасте начинал Марк, но я отыграл свою первую профессиональную игру, когда мне было двенадцать. Знаете, когда ты, наконец, добиваешься успеха, это удивительное чувство. А когда ты делаешь то, во что веришь, это ещё более удивительно.

Питер Коул, Ивнинг Таймс, 28 января 1972: «Всю неделю они ходят в школу. Но по субботам и воскресеньям они собираются перед алтарём: толпа из двухсот тинейджеров выказывает своё почтение маленькой божественной личности, которая может оказаться или же не оказаться дома, вот за тем окном.

Поп–суперзвезда Марк Болан так и не появляется. Он слышит, как девочки скандируют:

— Выходи, Марк! Мы знаем, что ты дома!

Он улыбается и ждёт, пока они не уйдут.»

Тони Висконти: Был момент, когда Hot Love продавалась по двадцать шесть тысяч штук в день. Она была номером первым семь недель подряд.

Б. П. Фоллон: Тогда они были хороши на сцене. Лучше их не было никого.

Питер Коул, Ивнинг Таймс: «После того, как шоу окончено, они толпятся у дверей гримёрной Марка, страстно желая хоть одним глазком взглянуть на своего героя. Иногда он приглашает их по двое. Он раздаёт им свои фотографии с автографом, дарит им по обязательному поцелую и они уходят, осчастливленные на многие недели и месяцы.»

Б. П. Фоллон: Когда начались все эти беспорядки, и дети стали сходить с ума, он сумел фантастически их контролировать. Я помню одну из игр: весь зал ходил ходуном, поэтому менеджер вышел и заявил:

— Пока все не усядутся на свои места, шоу не начнётся. Иначе люди могут пострадать.

И со своей точки зрения, он рассуждал вполне логично. Но Марк взял микрофон и сказал:

— Ну что, никто не пострадает, а?

И в ответ все закричали:

— Нет!

Никто так и не пострадал, что, на самом деле, довольно удивительно, поскольку это был сущий ад. Он умел успокоить публику и опять поднять её на ноги.

Джун Болан: Он всегда планировал свои действия. И всё всегда шло по его плану.

Тони Висконти: У него были два года творческих успехов.

Б. П. Фоллон: Что касается его влияния… я хочу сказать, что он заставил таких людей, как Камни оторвать свои задницы и задуматься над своим положением. А позволило ему это сделать то, что он был невероятно силён.

Джун Болан: Он постоянно работал.

Стив Кюри: Он был городским парнем, ему нравились блеск и сверкание. И лимузины.

Б. П. Фоллон: Иногда не знаешь, насколько рок–н–ролльная группа сильна, пока не посмотришь на публику и не увидишь, что в зале все похожи на звезду. И это произошло. Это было невероятно.

Джун Болан: Мы не были в отпуске несколько лет.

Тони Висконти: В те дни я существовал только для Марка Болана. Я записывал Камни, я записывал Ральфа МакТелла, но я знал, что интересует меня только Марк.

Джун Болан: Наш первый отпуск был восхитителен. Мы отправились в Вест—Индию, на Барбады. Мы были вдвоём: без роуди, без личных ассистентов. Представляете? С Портобелло—Роуд в Вест—Индию вдвоём, держась за руки!

Когда мы туда добрались, я взяла напрокат машину, а гостиница была просто чудесной. Выяснили, что за две недели до нас в ней останавливалась мать Элтона, так что о нас все знали и отнеслись к нам очень мило. Мы прожили там две недели: набрались здоровья, загорели. Марк хотел, чтобы я покаталась на водных лыжах, но тогда я не умела плавать. Сам Марк тоже не умел плавать, только я об этом не знала, и хотя он ненавидел любой спорт, я поверила ему, когда он заявил, что плавать он умеет. Поэтому я сказала, что если он будет кататься на водных лыжах, то я тоже буду, и он очень смело сказал:

— Окей.

И вот этот шестифутовый чёрный красавец, член Олимпийской сборной — прекрасный человек — начал учить Марка. В следующий момент Марк был по горло в воде, а лыжи летели по воздуху сами по себе. Он сделал множество попыток, но примерно через час, когда руки у него уже отваливались, а задница промокла насквозь, он наконец сдался. Он старался, у него болели руки, но думаете, он хотя бы раз встал на эти лыжи? Ни разу. Он был так обижен. Я хочу сказать, что он должен был всегда быть победителем, а тут его побили два куска дерева и катер — этого он не мог вынести. Он вылетел из воды ураганом и сказал:

— Иди и, чёрт возьми, попробуй сама. Это — дурацкий спорт. Кому нужно стоять в воде на двух деревяшках? Надеюсь, ты понимаешь, что теперь я, возможно, никогда больше не смогу играть на гитаре. Посмотри на мои руки. Они искалечены!

На самом деле на них не было ни царапины. Но он весь день просидел на пляже, воздев свои руки к Солнцу в надежде на то, что так они вылечатся быстрее. Но хуже всего было то, что я научилась кататься на водных лыжах с первого раза, хотя раньше никогда этим не занималась. Может быть, всё дело в чувстве равновесия… Это были две замечательные недели.

Мы с Марком вернулись с Барбадов в понедельник, а уже в среду летели обратно туда вместе с Ринго. Втроём. Ринго с Марком тогда были очень дружны, он был для нас как отец, он нас очень многому научил, он удивительный человек. Морин, жена Ринго, не захотела лететь с нами, потому что она терпеть не может солнце, а Ринго без неё никогда раньше не отдыхал (тогда они были ещё женаты).

И вот, мы втроём сидели в первом классе самолёта. Всего в нашем салоне было восемь человек, и на экране показывали смешной фильм с Вуди Алленом. Вскоре мы втроём довольно сильно налились, поскольку в те дни джамбо–джетов, Боингов 747, ещё не было, и это был четырнадцатичасовой перелёт с посадкой в Антигуа. Выпивка — бренди и шампанское — в первом классе бесплатная, и мы совершенно окосели и уже не могли стоять на ногах. Мы смотрели фильм в наушниках. Остальные пассажиры в салоне были настоящими сварливыми занудами и не хотели смотреть фильм: они хотели читать. Но мы издавали столько шума, что к нам подошёл какой–то старикашка, постучал нас по головам своей книгой и приказал нам извиниться и заткнуться. Марк аж подавился малиной, или чем–то вроде этого. Мы были здорово пьяны. Этот тип пошёл и пожаловался капитану, пилоту, или как там их называют — я его звала водителем — и вот, приходит водитель, готовый нас отчитать. Понимаете, мы сидели в наушниках и совершенно себя не слышали. Мы что–то друг другу кричали, и, должно быть, для остальных звучали как стадо баньши. Водитель пришёл и сказал, что пассажиры жалуются на шум, и когда он это говорил, он посмотрел на экран и вдруг сам начал хохотать. Ринго уступил ему своё кресло, и капитан сел рядом с Марком. Мы все вчетвером были буквально в истерике, и тот тип, который на нас жаловался, впал в ступор и ржал вместе с нами. Весь полёт на Барбады мы провели в полной истерике. Мы — Ринго, Марк и я — провели там ещё две недели. Но у Ринго было что–то с кожей, и ему пришлось носить смешные картонные наносники, шляпу, тёмные очки и футболку, рукава которой он закатывал до локтей. Мы с Марком загорели дочерна, а бедному Ринго приходилось сидеть в носках, поскольку у него сгорели лодыжки. Мы ели, пили и шлялись по клубам. Для Ринго это было здорово, потому что он ни разу не отдыхал один из–за того, что был постоянно занят со своей группой. Это был наш первый шикарный отпуск, даже два за один месяц!..