Георгий Шонин - Самые первые

Нет слов, которыми можно описать это одно из самых прекрасных чудес природы. И даже потом, когда северное сияние стало привычным, как для ленинградца осенний дождик, а для одессита — летняя жара, я каждый раз выскакивал из гостиницы во двор посмотреть и послушать его. Да-да, именно послушать! В ночной тишине, наблюдая за игрой красок, кажется, что слышишь, как «шуршит» сияние, перелистывая свои страницы…

Интересно было бы расшифровать эту цветомузыку природы. Какие ритмы и мелодии заключены в удивительной игре красок?

Сергей Павлович Королев с большим вниманием относился к самой идее цветомузыки и считал, что на борту каждого космического аппарата должна быть «цветотека». По его мнению, она может стимулировать работоспособность космонавтов, удовлетворять их духовные запросы, способствовать полноценному отдыху.

Мерно стучат колеса. Хрипит гудок паровоза, протяжный, зовущий, нагоняет тоску и рождает сомнения: «Что ждет меня впереди?» Я успел полюбить суровый северный край, мне дороги люди, с которыми два года крыло в крыло охранял это небо.

«Стоит ли вот так, одним махом, ломать то, что уже есть?» Но тут же воображение рисует картины нового, захватывающего будущего. Да, стоит!

Я должен вернуться в наш городок длиною всего в одну улицу, к друзьям в эскадрилью с такой же радостной улыбкой, как Юрий Гагарин, и сказать:

— Я годен!

Пасмурный ноябрьский вечер 1959 года. Выхожу на перрон Ленинградского вокзала. В Москве я впервые. Города не знаю. Мне нужно как можно быстрее попасть в Центральный научно-исследовательский авиационный госпиталь. С помощью шофера такси наконец нахожу его в одном из укромных уголков Москвы. Из приемного отделения по коридорам и переходам, по крутой лестнице меня приводят в огромную палату, которая чем-то напоминает летнюю веранду. В ней расположено более двадцати коек, и только половина из них заняты. Несмотря на поздний час и предупреждение дежурной сестры, в палате царит возбуждение. С моим появлением оно усиливается: еще бы, новый, свежий человек.

Для начала меня проинформировали, что я нахожусь в «палате лордов» (так уже успели окрестить свою обитель мои предшественники). Затем посыпались вопросы: кто я, откуда родом, какое училище кончил, на каких самолетах и где летал? Среди присутствующих не оказалось ни земляков, ни однокашников, ни общих знакомых. Меня начали вводить «в курс дела». Получив исчерпывающую информацию о методах и результатах отбора, я долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, думал, как же сложится моя судьба. Сомневаться и волноваться было из-за чего. Здесь мы попадали под такой контроль и обследование, которые не шли ни в какое сравнение с нашей ежегодной специальной врачебной комиссией.

Вполне понятно, что не все могли соответствовать требованиям, предъявляемым к будущим космонавтам. На то и отбор.

Но кто тогда мог точно сказать, какими должны быть эти требования? Поэтому для верности они были явно завышенными, рассчитанными на двойной, а может быть, и тройной запас прочности. И многие, очень многие возвращались назад в полки. В среднем из пятнадцати человек проходил все этапы обследования один. Некоторых вообще списывали с летной работы. И кто мог дать гарантию, что этим списанным не окажешься ты? Приходилось рисковать, ради будущего рисковать настоящим — профессией летчика, правом летать. Неудивительно, что среди моих новых знакомых были ребята, которые уже в процессе отбора, заподозрив у себя какую-либо зацепку, отказывались от дальнейшего обследования и уезжали к прежнему месту службы.

Проснувшись утром с тяжелой от плохого сна головой, я все же решил попытать счастья. Об этом догадались старожилы «палаты лордов». «Ну-ну, попробуй!» — было написано на их лицах. Но невеселых разговоров о возможных исходах со мной больше не заводили. Так я и втянулся в рабочий ритм палаты.

Практически весь день уходил на исследования. Чего здесь только не было! Даже по мнению американских специалистов, наш первый отряд прошел через «суровый и жестокий отбор». Уже для следующих кандидатов программа обследования была разумно облегчена. Но самым первым пришлось испить эту «медицинскую чашу» до дна.

«Лорды» собирались все вместе у себя наверху только после ужина. И тут начиналась авиационная «травля». Анекдоты, шутки, забавные истории, невероятные на первый взгляд случаи и просто беспардонные выдумки. Когда и это надоедало, все вдруг смолкали. Наступала пауза. А потом, посерьезнев, ребята поочередно рассказывали эпизоды из своей жизни, вспоминали друзей-однополчан, говорили о девушках.

Я сразу заметил, что в наших вечерних буйствах совсем не принимает участия один парень. Смуглый, с карими глазами, с аккуратно зачесанными черными прямыми волосами, он выглядел лет на пять-семь старше остальных. На все исследования он шел без залихватского гонора, как-то сосредоточенно и внутренне собранно. Свободное время проводил с книгами, читал какой-либо учебник или конспект. Чувствовалось, что «вечерний звон» — тот шум и гам, который мы по вечерам поднимали у себя наверху и который безуспешно пытались пресечь дежурные сестры, ему не по душе и мешает. Скоро нашлось объяснение: человек этот заканчивал академию имени профессора Н. Е. Жуковского, женат, имеет двоих детей и, разумеется, интересы нашей, в основном холостяцкой, братии его уже не занимали. Этим человеком был Владимир Комаров.

Мне Володя нравился. Его собранность, большая внутренняя самодисциплина, какое-то обыденное, что ли, отношение к самым сложным и серьезным исследованиям и тренировкам порою отрезвляли нас, умеряли наш романтический пыл и заставляли более спокойно относиться к работе.

В первой половине декабря Владимир прошел весь этап обследований, на прощанье заглянул к нам в палату, пожелав всем успехов, сказал: «До встречи» — и уехал из госпиталя.

Кто мог тогда предположить, что встретиться ему придется только со мной?! Все годы, которые мы провели в отряде, Володя оставался таким же скромным, собранным и сосредоточенным.

Помню, в самом начале наших тренировок с Володей случилась беда — ему сделали операцию. Врачи запретили продолжать тренировки, связанные с большими физическими нагрузками. Встал вопрос о пребывании Комарова в отряде. Нас всех очень обеспокоило это событие, тем более что в его положении мог оказаться каждый. Володя долго, упорно и терпеливо доказывал врачам и начальству, что этот временный недуг никак не отразится на его дальнейшей работе в отряде. И он добился своего. Добился благодаря упорным тренировкам и тому режиму жизни, который он сам выработал для себя. И уже через год был назначен в группу для подготовки очередного полета в космос, а затем и командиром основного экипажа первого многоместного космического корабля.