Георгий Шонин - Самые первые

— Темнота! — беззлобно сказал полковник, полез под сиденье, достал кусочек замши и тщательно вытер пятно. В этом был весь Никитин. Аккуратность во всем: в работе, во внешнем виде, в поведении, даже в отношении к личным вещам. Педантизм? Нет, характер!

Николай Константинович уехал, а мы еще долго обсуждали услышанное, прикидывая все «за» и «против». Как бы там ни было, а в один из последних мартовских дней мы летели к аэродрому, расположенному на берегу Волги. Там Никитин должен был сделать из нас «настоящих мужчин». Быковский остался в Москве. Он сидел в сурдокамере. Ему первому из нас предстояло испытать, что скрывается за понятием «длительное одиночество»…

Но начали мы не с прыжков, а с укладки парашютов — несколько скучной, но очень важной работы. В полку за нас это делали другие. А теперь мы должны были сами для себя укладывать различные парашюты, уметь это делать быстро, правильно. Накануне первого прыжкового дня — тщательное медицинское обследование. И здесь меня подстерегла досадная осечка: врачей насторожил анализ моей крови. Встревожился и я. Почему вдруг такое? Чувствовал себя прекрасно, ни на что не жаловался. Анализ повторили, результат оказался положительным, но первый «парашютный» день для меня пропал.

Начали мы с малого: небольшие высоты и задержка пять секунд. Те, у кого эти прыжки получались нормально, переходили к выполнению упражнения с задержкой десять, пятнадцать и более секунд. Вот такими небольшими шажками вел нас к парашютному мастерству Николай Константинович.

День, второй, третий… Трудяга Ан-2, который мы любовно назвали «Аннушкой», поднимал нас на высоту. Над дверью зажигались предупредительные сигналы, Никитин давал последнюю команду, и… упругий воздух ударял в лицо, слепил, холодил губы. А навстречу неслась земля…

Вскоре, «отсидев» десять суток в сурдокамере, к нам приехал Валерий, и мы стали прыгать парой. Никитин в один заход выпускал не более двух человек. Это давало ему возможность следить и контролировать поведение каждого в воздухе по секундам. И уж если на разборе прыжков инструктор говорил, допустим, кому-либо, что на втором прыжке на пятнадцатой секунде у него были очень напряжены руки и ноги, то возражений не было: он никогда никого ни с кем не путал, несмотря на то, что группа прыгала немаленькая.

Первым обычно прыгал я, вторым — Быковский. Такой порядок не был случайным. Порой Валерий увлекался в воздухе и не выдерживал заданного времени падения, а за это Николай Константинович строго взыскивал. Поэтому оранжевый чехол моего парашюта служил для Валерия своеобразным сигналом — пора вводить в поток свой.

Никитин держал нас в ежовых рукавицах, придирчиво следил за тем, чтобы парашют был уложен не только правильно, но и аккуратно, чтобы отделение от самолета было не только четким, но и красивым, чтобы все мы в любое время дня и ночи имели бравый и подтянутый вид, чтобы распорядок дня выполнялся минута в минуту.

Однажды Евгений, Иван и я вернулись из города на час позже установленного срока. Наутро Николай Константинович узнал об опоздании. Мы уже стояли в строю у самолета с надетыми парашютами и ждали привычной команды: «Направо! В самолет шагом марш!» — как вдруг услышали:

— Опоздавшие на отбой, выйти из строя. Снять парашюты. На сегодня от прыжков вас отстраняю. Будете собирать чехлы. Вопросы?

Вопросов, естественно, не было. Обидно отставать от товарищей, но мы знали, что просить и доказывать что-либо бесполезно, — здесь Никитин неумолим. Огорченные, сняли парашюты и отправились на площадку приземления. Время для нас тянулось медленно. В небе ромашками раскрывались купола, ребята выполняли различные упражнения, а мы с тоской смотрели на них, проклиная себя за вчерашнее опоздание.

Надо сказать, что Николай Константинович мог вспылить, наговорить крепких слов, но мгновенно отходил и никогда уже больше не возвращался к неприятному разговору.

«По шпалам в Москву отправлю!» — любимая и самая ходкая его угроза никогда не выполнялась. Была у него и своя привычка: если мы куда-нибудь шли — в кино ли, в столовую, на аэродром, — он всегда шествовал впереди группы, а мы следом за ним, как цыплята за наседкой. И если кто-нибудь, заговорившись, выходил вперед, сразу же следовало многозначительное покашливание, и порядок мгновенно восстанавливался.

Парашютные прыжки в течение полутора месяцев были, пожалуй, одним из самых сложных и трудных этапов подготовки. Частые и сильные ветры, резкая перемена погоды в тех местах заставляла менять рабочий график. Для того чтобы «поймать» погоду, нам приходилось вставать каждый день очень рано — в четыре часа утра. Часам к восьми-девяти прыжки надо было закончить, так как к этому времени ветер становился свежим.

Большое эмоциональное напряжение (прыгаешь ведь не со стула), отсутствие опыта в приземлении приводили вначале пусть к незначительному, но довольно частому травматизму. Из-за желания не отстать от товарищей о травмах не всегда говорили врачам («Подумаешь! Потянул ногу, пройдет»). Зато по субботам в парной блаженно «зализывали» свои болячки. Чудное это зрелище! Не нужно спрашивать, кто что зашиб: это место напаривали в шайке с крутым кипятком.

Помню такой случай. Впятером: Валерий, Евгений, Виктор, Иван и я — выполняли зачетный прыжок. Поудобнее разместившись в самолете, дремлем, пока наша «Аннушка» набирает четыре тысячи пятьсот метров. На этой высоте мы должны оставить борт и лететь в свободном падении до семисот метров. Ну а там раскрыть парашют. Проверялись наша выдержка и хладнокровие, умение ориентироваться в воздушном пространстве и управлять своим телом в воздухе при свободном падении.

Пока мы набирали высоту, ветер усилился. Учитывая это, мы должны были покинуть самолет довольно далеко от аэродрома. Валерию и мне предстояло прыгать первыми — для пристрелки. Наконец зажигается желтый плафон над дверью самолета. Никитин открывает ее, в самолет врывается мощная струя воздуха. Мы с Валерием быстро встаем и подходим к двери. Сирена, мигание зеленого плафона, поднятый вверх большой палец Николая Константиновича («Смотрите, будьте молодцами!») — это команда «Покинуть самолет!». В воздухе, осмотревшись, я ужаснулся: подо мной был противоположный берег Волги. А она той весной разлилась широко-широко. Чтобы попасть к себе на площадку, надо было перелететь Волгу да еще приличное расстояние над левым берегом. Не знаю, о чем в тот момент думал Валерий, но подозреваю, что о том же, о чем и я, — как бы не плюхнуться в воду.