Юрий Фельштинский - Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время

«От стен и потолка постоянно отваливалась штукатурка, трубы лопались при каждом крепком морозе. Крыша текла, стоило только выпасть снегу, отопительная система работала на половинном давлении».

Питаются люди отвратительными заменителями, одежду выдают по талонам (на год герою романа Уинстону полагается три тысячи талонов, а пижама стоит шестьсот). При этом пропаганда непрерывно твердит об экономическом процветании страны и ее населения, а статистика -всего лишь количественная ложь, являющаяся одним из пропагандистских средств:

«Весьма вероятно, что обуви вообще не произвели. Еще вероятнее, что никто не знает, сколько ее произвели, и, главное, не желает знать. Известно только одно: каждый квартал на бумаге производят астрономическое количество обуви, между тем как половина населения Океании ходит босиком... Лезвий не стало несколько месяцев назад. В партийных магазинах вечно исчезал то один обиходный товар, то другой. То пуговицы сгинут, то штопка, то шнурки; а теперь вот - лезвия. Достать их можно было тайком - и то если повезет - в “свободном” рынке».

Как видим, и в почти «совершенном» тоталитарном обществе не все идеально тоталитарно - люди просто вымрут, если не будет существовать «свободный рынок», хотя бы черный, хотя бы строжайше запрещенный, хотя бы оперирующий незначительным набором только самых необходимых товаров, но тем не менее функционирующий с явного, разумеется негласного, ведома высшего руководства.

Все эти «мелочи» просто не заслуживают внимания одураченных людей. Они существуют сами по себе, тогда как «в целом» в замутненном сознании населения Океания идет от успеха к успеху. Однако некоторые неудачи, порой даже не очень мелкие, все же необходимо признавать. И как раз на этот случай «Большому Брату» крайне необходим Голдстейн, ибо настоятельно требуется кого-то винить во всех неудачах режима. Собственно говоря, неудач никаких нет, утверждается в пропаганде, но только благодаря бдительности и всеобщему энтузиазму, благодаря предотвращению злокозненных планов Голдстейна. В таком подходе одновременно представлена картина советской сталинской действительности и общий социологический посыл тоталитаризма.

Одной из важнейших социологических проблем, поставленных романом, является проблема толпы в целом и толпы при толитаритарной системе, в частности. Оруэлл отчетливо понимал, что сам термин «толпа» - не просто ходкое слово с ругательным или, по крайней мере, негативным оттенком. Он видел в нем конкретно-социологическую категорию, требовавшую образного, убедительного объяснения. В отличие от ряда авторов, которые полагали, что толпой легко манипулировать силам, стоявшим у власти, он подходил к этому понятию более осторожно. Он улавливал социальную динамику, непредсказуемость поведения массы людей, опасности, которые заключались в ней самой для различных сил, в том числе и для правившей верхушки, элиты, диктаторов. Он уловил, что огромным человеческим массам свойственны законы сцепления, в силу которых «патриотические», даже истерические порывы этих масс могли вдруг, почти неожиданно, но в силу определенного поворота настроения, вызванного ловким демагогом, внезапно повлиявшим на внутренние струны толпы, бросившего ей энергичный лозунг, быть повернуты в прямо противоположном направлении. Он понимал, что толпа и личность находятся в сложном взаимодействии, что в определенных ситуациях личность может оказаться в плену толпы. Отсюда необходимость для диктатора (группы диктаторов) держать толпу под неукоснительным контролем, ни на мгновение не ослаблять усилия по ее идеологической обработке. Отсюда нужда в повсеместных плакатах с огромным портретом и надписью «Большой Брат смотрит на тебя», в «двухминутках ненависти» и «неделях ненависти», как раз и служащих этому убийственному, умертвляющему сцеплению «винтиков» и «гаечек» в единый механизм:

«Ужасным в двухминутке ненависти было не то, что ты должен разыгрывать роль, а то, что ты просто не мог остаться в стороне. Какие-нибудь тридцать секунд, и притворяться тебе уже не надо. Словно от электрического разряда нападали на все собрание гнусные корчи страха и мстительности. Исступленное желание убивать, терзать, крушить лица молотом: люди гримасничали и вопили, превращаясь в сумасшедших. При этом ярость была абстрактной и не нацеленной, ее можно было повернуть в любую сторону, как пламя паяльной лампы».

Даже герой книги Уинстон, внутренне ненавидящий систему, поддается этому общему отвратительному чувству, становится частью толпы, «кричит вместе с остальными и яростно лягает перекладину стула».

Толпа у Оруэлла подразделена на два слоя. Один из них, верхний, - это члены так называемой внешней партии, то есть рядовые представители государственной машины - работники министерств, ведомств, прессы и т. п. Они пользуются какими-то элементарными бытовыми преимуществами по сравнению с низшим слоем, хотя политически ничуть от него не отличимы. Низший слой -«пролы» - это не пролетариат, хотя последний и входит в их состав. Пролы - это придавленная масса, не умеющая мыслить абстрактно, ничего не знающая, кроме того, что ей соблаговолят сообщить власти, озабоченная только тем, как прожить сегодняшний день, не быть особенно голодной и получить какие-то самые примитивные удовольствия. Нет предела внушаемости толпы, а в толпу можно превратить сообщество, нацию, весь мир 808 808 Недошивин В. Свиньи и... звезды: Проза отчаяния и надежды Дж. Оруэлла. // Оруэлл Д. Эссе, статьи, рецензии. Т. 2. С. 297. . Российский литературовед В. Недошивин с полным основанием обращает особое внимание на звездную символику в романе. На вопрос, можно ли погасить звезды, Оруэлл отвечает: можно. Если договориться, что их нет; еще вернее - если заставить себя поверить в это; совсем надежно - если люди считают, что звезд нет и не было, но, когда потребуется, честно ответят - они есть.

И все же, если существует некая тень надежды на ликвидацию системы Океании, то она связана именно с про-лами, с основной массой населения. Она даже конкретизируется - 85%; остальными социальными прослойками являются члены внутренней партии - 2%, и члены внешней партии - 13%. Тайно ненавидящий режим Уинстон размышляет: «А пролам, если б только они могли осознать свою силу, заговоры ни к чему. Им достаточно встать и встряхнуться - как лошадь стряхивает мух. Стоит им захотеть - и завтра утром они разнесут партию в щепки. Но!..»

И тут оказывается, что пролы озабочены совершенно иным. Оруэлл отчетливо видит невежество, низменность интересов, попросту их тупость 809 809 В связи с «проблемой очереди» интересны рассуждения писателя Д. Быкова о духовных и психологических последствиях тоталитаризма в современной России, которые явно перекликаются с оруэлловскими образами: «Вернулся главный принцип советской очереди: ненавидеть всех, кто впереди, и презирать всех, кто сзади. Страх убивает человечность быстрее всех иных пороков, он разъедает человеческое, как кислота, - вот почему в России почти не осталось человеческого. Казенного, службистского, кафкианского - очень много, но того, что делает жизнь жизнью, а страну - страной, почти не осталось. Не за что цепляться - и странна эта безумная привязанность к стабильности, при которой сохраняется и умножается только худшее» {Быков Д. Опыт о страхе. //Быков Д. Думание лиры: рецензии, статьи, эссе. СПб.: Лимбус-Пресс, 2009. С. 334). . Вслед за «Но!..» возникает отвратительная сцена драки двух пролов, женщин, из-за кастрюли, которые «давали» по талонам и за которыми стояла огромная очередь: «Две толстухи - одна с распущенными волосами - вцепились в кастрюльку и тянули в разные стороны. Обе дернули, ручка оторвалась». Вот на что на самом деле расходовалась энергия пролов, и только неисправимый утопист мог подумать, что эта энергия может быть направлена в какое-то организованное русло.