Юрий Фельштинский - Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время

Ни «поганить», ни отзывать роман не пришлось. Американцы издали рукопись без сокращений. Роман вышел почти одновременно в Великобритании и за океаном в июне 1949 года. Восторженные отзывы посыпались немедленно, причем со стороны авторов и изданий, часто принадлежавших противоположным политическим группировкам. В конце июля американское периодическое издание, специализирующееся на книжных новинках, сообщило, что за месяц с небольшим в газетах и журналах США появилось не менее 60 рецензий, из которых 90 процентов были «просто восторженными, с возгласами ужаса, прорывающимися сквозь аплодисменты» 804 804 New York Times Book Review. 1949. July 31. . Такая оценка стоила многого. Оруэлл при жизни стал классиком англоязычной литературы, но жить ему оставалось совсем немного.

Критики и историки литературы исписали тысячи листов, стремясь найти истоки произведения в целом и отдельных его образов и эпизодов в жизни самого автора. Почти все они были в разной степени правы. Тщательный анализ романа позволяет увидеть следы и школьных унижений Эрика, и службы Блэра в бирманской полиции, и скитаний по трущобам в Париже и Лондоне, и встреч с пролетариями в Уигане (с теми самыми «пролами», которые составляют в романе низшую касту населения). Есть немало реминисценций, навеянных испанской гражданской войной и внутренней войной в республиканском лагере - разгромом неугодных коммунистам и их союзникам поумовских и анархистских отрядов, судом над руководителями ПОУМ. В сознании автора явно всплывали эпизоды работы на Би-би-си, например, связанные с тупостью военных цензоров.

Очень многое, однако, было навеяно не личным, а коллективным опытом, извлеченным из социополитической и художественной литературы, которую поглощал Оруэлл, работая, в частности, над критическими очерками для газет и журналов. В этом смысле особенно полезны были книги Боркенау, Бернхема, Хайека и других авторов историко-политических исследований, показывавших как принципиальное сходство, так и отличия тоталитарных систем, прежде всего наиболее развитых, хотя и не воплотившихся в свой «идеал». Такого идеала просто не существовало в реальном мире, а в вымышленном - в него трудно было поверить, что и осознавал Оруэлл, представляя «сверхразвитую» тоталитарную систему неоднородной структурой, пытающейся подавить остаточные элементы разномыслия и разнодействия, но не преуспевающую в этой попытке.

Среди литературно-художественных источников романа была и книга Хаксли «О дивный новый мир», и роман Замятина «Мы». Но именно практический опыт развитых тоталитарных систем - гитлеровской Германии и сталинского Советского Союза - явился той стартовой площадкой, на которой Оруэлл собирал свою «сверхразвитую» модель. Конечно же, «Большой Брат», на которого обязано было молиться население, не был портретом Сталина или Гитлера, но был представлением о них, складывавшемся в сознании Оруэлла. «Большой Брат» в книге - это одновременно и конкретный диктатор, и абстрактный образ. Не случайно ему приданы некоторые внешние черты диктаторов (черные усы и особенности выступлений - катехи-зисная форма с риторическими вопросами и тут же следующими ответами на них).

Вот форма пародии, в которой передается выступление «Большого Брата», разъясняющего величие «ангсо-ца» 805 805 Оруэлл оказался в некотором затруднении, придумав термин «ангсоц». Ведь Англии как таковой в его произведении уже не существовало. Поэтому он изменил написание слова, чтобы оно и звучало, как «английский социализм», и в то же время выглядело как-то иначе. Вместо Engsoc (что было бы грамматически правильно) он написал Ingsoc, что звучит точно так же, но в тексте выглядит необычно, странно и даже комично. , то есть английского социализма, термина, который подобно «социализму в одной стране в условиях капиталистического окружения», призван был стать маскировкой кровавого и деспотического тоталитаризма: «Какие уроки мы извлекаем отсюда, товарищи? Уроки - а они являются также основополагающими принципами ангсоца - состоят в том...» Тот, кто был знаком с выступлениями Сталина, легко узнавал его стиль в строках романа. Но образ диктатора у Оруэлла значительно шире, чем известные читателю типажи. Это образ, в котором партия предстает перед страной. Назначение «Большого Брата» - служить объектом любви и почитания, а это требует не абстракций, а конкретного, индивидуального воплощения.

Соответственно враг № I 806 806 Именно так называется последняя книга нашей 4-томной биогра «Большого Брата» и всего подведомственного ему социума - Эммануэль Голдстейн -это не фотография Троцкого, хотя и ему преданы некоторые своеобразные черты этого деятеля, например - еврейское происхождение. При этом небезынтересно отметить, что Оруэлл понимал необходимость наличия для оправдания сталинского террора «живого врага». И когда Троцкий, наконец, был убит по приказу Сталина в августе 1940 года, Оруэлл записал в дневник: «Как же в России будут теперь без Троцкого?.. Наверное, им придется придумать ему замену» 807 807 фии Троцкого: Фелъштинский Ю., Чернявский Г. Лев Троцкий: враг № 1. М.: Центрполиграф, 2013. . Сам факт противостояния Сталина и Троцкого как одна из очевидных советских реалий был ему очевиден.

«Двухминутки ненависти» (время от времени дополнявшиеся «неделями ненависти») в романе, на которых присутствовавшие проклинали Голдстейна, напоминали подлинные «открытые партийные собрания» коммунистов и беспартийных, проводившиеся в СССР, особенно в 1936-38 годах во время «большого террора». Открыв номера центральных советских газет тех лет, нельзя не встретить статьи известных писателей, поэтов и журналистов. Коллега и Оруэлла по войне в Испании Михаил Кольцов опубликовал статью «Свора кровавых собак». Поэт Алексей Сурков взывал стихами:

«Суд идет! Гнев в сердцах миллионов созрел!

Нет пощады изменникам! Смерть им! Расстрел!»

Оруэлл, разумеется, не был знаком с документацией советских органов госбезопасности, из которой следовало, что в стране была создана весьма разветвленная система сыска, доносительства, установления в квартирах и на месте работы людей подслушивающих устройств. Вряд ли Оруэлл был знаком и со сталинским термином «инженеры человеческих душ», которым диктатор обозвал писателей, призванных сыграть немалую роль в перековке советских граждан в послушное испуганное стадо. И «минуты ненависти», и машинное производство романов, прославляющих «Большого Брата» и проклинающих врага № 1, были почти зеркальным воспроизведением советской действительности времен развитого, еще не вступившего в стадию кризиса социализма-тоталитаризма.