Герхард Шредер - Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций]

И снова — к раздумьям об Оскаре Лафонтене. С течением времени его досада и недовольство становились все более очевидными. При переговорах в коалиции — как председатель партии он, разумеется, был главным переговорщиком СДПГ — возникали трения. В ходе предвыборной кампании мы заявляли: если будет введен экологический налог, то эти деньги должны быть направлены в пенсионную кассу, чтобы таким путем снизить побочные расходы по стоимости рабочей силы. К моему удивлению, Лафонтен хотел от этого увильнуть. Вальтеру Ристеру [14] Вальтер Ристер — министр труда и социального обеспечения Германии. все же удалось «продавить» этот пункт, преодолевая сопротивление противника: Оскара Лафонтена.

И впоследствии мне то и дело приходилось удивляться. Мы должны были достаточно быстро взяться за налоговую реформу. Разумеется, я предполагал, что соответствующие законы будут подготовлены в министерстве финансов, и был весьма удивлен, когда услышал, что их должны представить коалиционные фракции. Такой подход обосновывали как сулящий выигрыш в темпах, поскольку фракции в отличие от правительства не связаны определенными сроками при подготовке законопроекта. Однако это привело к тому, что фракции заложили в проект непомерно большие суммы, особенно по налогообложению энергетиков. Я не верю, что истинной причиной таких действий Лафонтена было желание ускорить темпы. Либо он не подумал о последствиях столь завышенного налогообложения, либо — и это представляется наиболее вероятным — он не хотел оказаться непосредственно связанным с такой политикой. Помню совершенно точно: я спрашивал его об этом. В ответ на мои доводы, что мы не можем брать на себя ответственность за столь завышенное налогообложение, к примеру, по целевым отчислениям, он сказал, что это не его закон — а закон фракций.

В любом случае события развивались не так, как, возможно, представлял себе Лафонтен. Его выступления на международной арене, как уже упоминалось, вызвали резкую критику, он вел такие сражения с Федеральным банком, что только искры летели. Его критика политики завышения банком процентных ставок, по сути, представлялась мне справедливой, однако его образ действий, его манера выносить разногласия на публику категорически испортила отношения между правительством и Федеральным банком, причем мы оказались в проигрышной позиции, поскольку независимость банка гарантирована законом, и банк со всем упорством ее защищал.

По-моему, в это время уже встал вопрос о том, кто будет преемником Ганса Титмайера на посту президента Федерального банка. Мы конфиденциально договорились, что преемником станет гессенский министр финансов Эрнст Вельтеке. У меня создалось впечатление, что Лафонтен не хотел придерживаться этого соглашения, он протежировал своего близкого друга и советника Хайнера Флассбека. Но продвижение этой кандидатуры поставило бы учреждающееся правительство — такое как наше — в ситуацию вынужденной борьбы со всем банковским сообществом, бесперспективную в деловом отношении.

Несговорчивость Оскара, а иногда и его неуверенность при контактах с прессой довершили дело: из победителя Оскара он превратился в неудачника Лафонтена. Еще одно свидетельство тому, с какой быстротой можно поставить человека на вершину и оттуда — опустить вниз. Но своим поведением он подливал масла в огонь, усиливая желание некоторых средств информации представить всю красно-зеленую коалицию как непродуктивную и враждебную экономическим интересам.

Очевидно, он испытывал определенные трудности в связи с тем, что — невзирая на великолепный прирост его министерства — интерес для наших партнеров в Европе и во всем мире представлял номер первый в правительстве, то есть канцлер, а не он. С Ведомством федерального канцлера не может тягаться никто, никакое самое большое министерство. Уже при отставке Йоста Штольмана газета «Франкфуртер Альгемайне Цайтунг» (Frankfurter Allgemeine Zeitung) вышла с большим заголовком: «Без Штольмана обошлись — Шрёдер и Лафонтен клянутся в дружбе». Газета цитировала мое высказывание на совете партии о том, что теперь снова начнутся дебаты «кто под кем» и кто у нас бундесканцлер. Упоминалось, что Лафонтен и Шрёдер твердо намерены «быть открытыми» в этом отношении и не позволят разделить свой дуэт. Цитировалось и замечание Лафонтена о том, что это, мол, небывалый в Европе «эксперимент», когда председатель партии сидит в кабинете министров как простой член правительства. И что это может функционировать, только если Шрёдер и он будут обращаться друг с другом так же дружественно, как в ходе избирательной кампании. Лафонтен, и об этом можно прочесть в той же самой статье, «призвал членов партии не изображать отношения между ним и Шрёдером как противостояние».

Таким образом, с самого начала «поединок» между нами был своего рода медийным хитом. Казалось, нет более важных новостей, чем метеорологические сводки об отмечаемом уровне сближения или о возрастании дистанции между Лафонтеном и мной. Это происходило до формирования правительства — и продолжилось после. Вероятно, кое-что можно было бы и исправить, если бы мы попали в чуть более спокойный политический период, но вышло совсем по-другому.

Война в Косове, а к ней все относились очень эмоционально, не давала спокойно спать прежде всего мне и Йошке Фишеру, так как мы с ним несли ответственность за принятое решение об участии в этой войне, пусть даже и об ограниченном участии. Несмотря на ясно осознаваемую необходимость, на доводы рассудка и убежденность, что мы поступаем правильно, у нас обоих и у каждого в отдельности случались такие моменты, когда нас терзали мучительные сомнения. Мне было ясно, что верность союзническим обязательствам станет тяжелым испытанием и поставит под вопрос способность красно-зеленой коалиции управлять страной. Мы совещались обо всем этом конфиденциально, провели обстоятельную беседу, в которой, разумеется, принял участие и министр обороны Рудольф Шарпинг. И в публичной дискуссии по этому направлению внешней политики Германии в поворотный момент он сыграл очень важную роль, которую невозможно переоценить. Но хотя я чуть ли не ежедневно, лично или по телефону, беседовал в те дни с Оскаром Лафонтеном, не припоминаю, чтобы и с ним мы тоже говорили на эту тему.

Параллельно мы должны были заниматься чрезвычайно важной программой внутриполитического реформирования, а с началом нового года на повестку дня выдвигалось председательство в Европейском союзе и в «Большой семерке/восьмерке» — на регулярных встречах семи важнейших индустриальных государств и России. С неизбежностью наше основное внимание было отдано внешней политике, и это требовало большого напряжения сил.