Герхард Шредер - Решения. Моя жизнь в политике [без иллюстраций]

В пятницу, 14 сентября 2001 года, в Берлине прошло замечательное массовое мероприятие. В присутствии американского посла, глав оппозиции и правительства у Бранденбургских ворот перед собравшимися 200 000 граждан выступил президент Германии Йоханнес Рау. Никогда прежде я не видел, чтобы огромная масса людей с такой готовностью выразила свою поддержку США. Безусловно, в этом сыграла большую роль благодарность американцам за помощь, оказанную при восстановлении нашей страны после Второй мировой войны, и за гарантии безопасности, которые были предоставлены Германии, и особенно Берлину, в прошлом. Но я уверен, что сильнее всего собравшиеся были взволнованы ужасными картинами нападения на Нью-Йорк и Вашингтон.

Не стану умалчивать о том, что в конце манифестации между Йоханнесом Рау и мной возник спор. Оставаясь верным своим убеждениям, о которых он всегда говорил в своих речах, президент, хотя и отметил нашу солидарность с Соединенными Штатами, тем не менее скептически высказался по поводу использования военной силы. В телевизионном интервью, которое я давал в воскресенье после манифестации, я хотел прояснить — и, возможно, слишком переусердствовал — очень важный момент: основные направления политики определяются федеральным канцлером, а не президентом, и это, подчеркивал я, относится также и к данному вопросу. В дальнейшем мы по-дружески устранили разногласия во мнениях. Но тогда мною двигал страх, что, внося ноту относительности в сплоченную общегерманскую решимость, мы можем лишиться дееспособности во внешней политике. И еще сильнее я был озабочен тем, что это затруднит нашу задачу: довести до сознания всего народа, так же как и коалиции, необходимость использования военной силы — как Ultima Ratio [17] Ultima Ratio (лат.) — юридический термин, означающий «последнее средство воздействия». . При любых обстоятельствах я хотел придерживаться выработанной нами с Фишером линии — я считал ее правильной с самого начала. И поэтому для меня было крайне важным не дать ни малейшего повода усомниться в нашей решимости.

7 октября 2001 года, после объявления «Талибану» многократных и безуспешных ультиматумов с требованием выдачи главы «Аль-Каиды» Усамы Бен Ладена, американцы начали военную операцию Enduring Freedom [18] Enduring Freedom (англ.) — свобода навеки. . Совместно с силами «Северного альянса» — представителя внутриафганской оппозиции — американцы сумели существенно ослабить режим «Талибана», во всяком случае освободить регион вокруг Кабула. При этом удалось уничтожить лагеря, где осуществлялась подготовка бойцов «Аль-Каиды».

Эти действия соответствовали основным направлениям резолюции Совета Безопасности ООН, согласно которой страны, предоставляющие убежище террористам и оказывающие им свое покровительство, должны считаться с тем, что против них может быть применена военная сила со стороны мирового сообщества. Чтобы закрепить военный успех, потребовался новый контингент войск, который в значительной мере должны были предоставить союзники США по НАТО. По этому поводу было запрошено и правительство ФРГ. 8 ноября 2001 года было принято еще одно очень важное решение. Впервые в истории Федеративной Республики Германии я должен был взять на себя такую ответственность: просить разрешения кабинета на то, чтобы откомандировать немецких солдат для участия в военных действиях за пределами Европейского континента. Наше решение предоставить не менее 3900 солдат стало тем шагом, который означал, что Германия является активным участником операции Enduring Freedom и всемирной антитеррористической коалиции.

В последующие дни и недели Фишер и я целиком сосредоточились на одном вопросе: сумеем ли мы убедить в своей правоте наши собственные партии, сможем ли мы подвигнуть их к тому, чтобы обеспечить большинство в бундестаге, где должно было состояться голосование по вопросу о военном участии. Оппозиция в данном случае волновала нас куда меньше, поскольку мы знали, что там все готовы при любых обстоятельствах продемонстрировать свою солидарность с подвергшейся нападению Америкой. Однако внутри СДПГ, как и среди зеленых, выкристаллизовались группы, которые высказывались против участия Германии в военных акциях, не слишком задумываясь о союзнических обязательствах и о том, какие последствия нас ожидают, если мы откажемся их исполнять. Я назвал это «организованной безответственностью».

Министр иностранных дел Фишер, прилагавший в это время сверхчеловеческие усилия в сфере оперативной внешней политики, иногда был готов к тому, чтобы смириться с возражениями внутри его собственной партии по поводу нашего внешнеполитического курса, что могло привести к потере большинства в парламенте. В долгих дискуссиях я смог его убедить, что разногласия такого масштаба решительно ослабят нашу способность управлять страной и существенно повредят нам в возможности влиять на международную ситуацию. У меня была мысль: увязать голосование по использованию Бундесвера в Афганистане с постановкой вопроса о доверии, чтобы вынудить колеблющихся членов коалиции вернуться к моему курсу. Предварительно я обсудил с Франк-Вальтером Штайнмайером и Зигрид Крампитц, не стоит ли мне прекратить пожирающие массу сил попытки убедить в своей правоте сомневающихся? Не готовиться ли к тому, чтобы получить отрицательный вотум в ответ на вопрос о доверии? Следствием этого могли бы стать новые выборы, а затем, ввиду слабости зеленых, последовала бы необходимость создания большой коалиции. В связи с надвигающимися проблемами в мировой политике и вслед за тем с вполне вероятными проблемами в мировой экономике такая перспектива показалась нам сомнительной. И я, наконец, решил не рассматривать такую возможность. Впрочем, причина была скорее не политического, а личного характера. Я не хотел и не мог вынуждать на такой шаг и Йошку Фишера, очень лояльного по натуре.

Похожую ситуацию мы однажды уже преодолели — в начале косовской войны. Тогда, в 1998–1999 годах, как и после 11 сентября 2001‑го, задача заключалась в том, чтобы доказать способность красно-зеленых править Германией в трудные времена — опираясь на собственное большинство и в соответствии с нашими принципиальными позициями. Это свое представление я постарался коротко и ясно, как программный пункт для обоснования вопроса о доверии выразить в своей речи 16 ноября 2001 года: «Решения о предоставлении немецких вооруженных сил, которые должны быть приняты, никто не считает легкими. И я не считаю. Но они необходимы, и потому — должны быть приняты. Тем самым мы отвечаем ожиданиям наших партнеров и совершаем то, что объективно возможно, и за что политически можно нести ответственность. Но и более того. Своим вкладом в общее дело объединенная и суверенная Германия исполняет свой долг, связанный с ее возросшей ответственностью в мире. Мы должны признать: после эпохальных перемен, начавшихся осенью 1989 года, Германия вновь обрела свой полный суверенитет. Но вместе с тем мы приняли на себя и новые обязанности по отношению к своим партнерам. И жаловаться на это у нас нет никакого права. Напротив, мы должны быть довольны, что после эпохальных перемен 1989 года мы стали полноправными партнерами в сообществе государств». Именно это было важно для Фишера и для меня, и именно такое представление о суверенитете и о внешнеполитической ответственности мы должны были отстоять.