Павел Вощанов - Ельцин как наваждение [Записки политического проходимца]

Ботинок, маячивший возле моего лица, зачем-то топает пару раз, погружая меня в облако удушающе едкой пыли, и исчезает.

…«Жигули» тормозят на въезде в Грозный, недалеко от поста ГАИ. Останавливаемся рядом. Водитель, не выходя из машины, делает знак, чтоб мы опустили стекло:

– Дальше езжайте сами.

Гурам достает из кармана бумагу с адресом Гамсахурдиа:

– Друг, не знаешь, где улица…

– Я город не знаю, спросите у ментов, – машина резко рвет с места и исчезает в темноте пригородного шоссе.

На часах 21:25. Далее счет нашей миссии в Грозном пойдет на минуты, поскольку завтра к полудню мы уже должны вернуть в гараж машину вместе с водителем и готовыми к борьбе за голоса избирателей предстать пред своим кандидатом в президенты Калмыкии.

Гаишник, услышав от Гурама адрес, как мне кажется, смотрит на нас без особой симпатии. Он машет жезлом в сторону погруженного в полутьму города и цедит сквозь зубы неопределенное: это там. Мы понимаем, что ничем более он нам полезен будет. Приходится переспрашивать у стоящего неподалеку таксиста. Он и сидящий в салоне пассажир, постоянно споря друг с другом, объясняют дорогу с таким обилием городских ориентиров, что мы окончательно запутываемся. К счастью, Гурам вспоминает, что у него есть номер мобильного телефона охранника, живущего в доме Гамсахурдиа. Звонит ему, и тот корректирует наше дальнейшее передвижение по городу до тех пор, пока не оказываемся у настежь раскрытых ворот.

Экс-президент встречает нас на ступеньках большого двухэтажного особняка, по всей видимости, летом утопающего в зелени: «Добро пожаловать в мою “маленькую Грузию!”». Он одет так, будто собрался на официальный прием – черный костюм, белоснежная рубашка и строгий галстук. Приглашает зайти в дом, но дальше прихожей не ведет.

– Не очень устали? – спрашивая об этом, Гамсахурдия снимает с вешалки плащ. – Сейчас едем в Дом правительства. Вы мои гости, и вас хочет поприветствовать мой друг Джохар. Потом вернемся сюда и поужинаем вместе. Манана специально для вас готовит грузинский стол.

Грозный производит тягостное впечатление. Еще не так поздно, около половины одиннадцатого, но на улицах почти нет машин и совсем нет прохожих. Половина уличных фонарей не горит. Вывески магазинов погашены. Но самое удручающее впечатление производит бетонная махина Дома правительства, по всей видимости, бывший обком партии – сплошь темные окна. В общем, полное ощущение осажденного города.

Двое вооруженных до зубов повстанцев (уж на кого-кого, а на солдат регулярной армии они никак не похожи) встречают нас у парадного входа и ведут, минуя все охранные посты, в приемную президента Чечни. Проходим через слабоосвещенный большой зал, в котором, тихо переговариваясь, толпятся густо поросшие щетиной мужчины, одетые во все черное – черные костюмы, черные рубашки, черные остроносые туфли. Может, это личная охрана Дудаева? Но зачем ему так много охранников? Даже при Ельцине не бывает одновременно столько бойцов. Хочу рассмотреть их получше, но сопровождающий легонько подталкивает в спину, давая понять, что не следует задерживаться.

В большой, но какой-то необжитой приемной можно и оглядеться. Становится понятным, почему снаружи Дом правительства кажется необитаемым – все окна наглухо зашторены плотной светомаскировочной тканью. На стене огромный портрет волка, зловещий оскал которого не должен оставлять и тени сомнения, что он разорвет в клочья любого, кто встанет у него на пути. А под портретом, прислонившись к стене, еще с десяток лихих абреков, тоже одетых во все черное. Причем стоят они в таких позах, чтобы у нас была возможность удостовериться в наличии у каждого табельного оружия.

Увидев нас, секретарь выскакивает из-за стола (замечаю болтающийся под пиджаком пистолетище, размерами раза в полтора внушительнее нашего «Макарова»), ни слова не говоря, исчезает в кабинете президента и буквально через секунду возвращается назад: батоно Звиад, проходите!

Втроем ждем в приемной. Крутые охранники поглядывают на нас с насмешкой: мол, солидных посетителей приглашают сразу. Возможно, я себя накручиваю, но с того момента, как мы переступили порог этого здания, меня не оставляет ощущение исходящей отовсюду враждебности. Кто бы мы ни были, с какой бы целью ни заявились, – нас здесь не ждут и нам здесь не рады. Вспоминаю старика Аджубея с его загадочным просителем из Кремля: на что они рассчитывают?! Ничего из их миротворческой затеи не выйдет! Я и прежде в этом не сомневался, а теперь просто уверен. Люди Дудаева заточены на войну, и он, каким бы ни был боевым генералом, не отважится их разочаровать. Они жаждут крови, и он должен напоить их кровью, иначе прольется его собственная.

На столе по-шмелиному гудит селектор. Секретарь снимает трубку и, даже не повернув головы в нашу сторону, кивает на дверь, ведущую в кабинет: заходите!

Это первый в моей практике случай, когда фото- и телеобраз полностью совпал с увиденным воочию. Передо мной стоит человек, которому всю сознательную жизнь хотелось доказать окружающим свое право на превосходство. Он доказывал это в семье, на улице, в школе, в военном училище, в полку. И у него получалось! Не каждому чеченцу довелось сделать такую блистательную карьеру в Советской армии – генерал, комдив! Он добивался многого, но мучился, почти страдал от того, что еще не всего добился. Этим он напоминает мне Ельцина. Может, поэтому они никогда и не смогут договориться? Однополярные заряды. Мне почему-то кажется, Дудаев, как и Ельцин, на службе бывает суров до жестокости, зато за праздничным столом, даже в кругу подчиненных, раскован и весел, душа компании. А еще кажется, что его должны любить женщины, и он не отказывает им в знаках внимания. Полуулыбка и глаза с поволокой придают ему некий флёр бесшабашности.

Дудаев здоровается с нами за руку:

– С приездом! Молодцы, что навестили Звиада Константиновича, – на пару секунд задерживает мою руку в своей руке. – Как Борис Николаевич?

– Нормально. Работает.

– Хорошо.

В его бесчувственном «хорошо» нет ни злорадства, ни удовлетворения. Воспринимается как междометие, нечто вроде «ага» или «угу».

– Ну, как мы живем, вы уже видели, – кивает на зашторенные окна. – Нас тут Россия бомбить собралась, приходиться затемняться. Я, правда, сразу предупредил генералов – ни один экипаж на базу не вернется!

И больше о противостоянии с Россией ни слова. Только о насущных хозяйственных проблемах – перебоях с электричеством, уличном освещении, отоплении домов и о том, как подорожал хлеб. Говорим минут десять. Вернее, Дудаев говорит, Гамсахурдия вставляет реплики, Гурам согласно кивает, мы с Веденяпиным изображаем молчаливую заинтересованность. Не могу избавиться от ощущения порочности происходящего со мной – минуту назад я пожал руку человеку, который ценит людские жизни не дороже камушка на берегу горного ручья, особенно если это русские жизни. Может, вот из этого зашторенного окна полтора года назад его сторонники выбросили избитого председателя грозненского Горсовета Виталия Куценко. Им ничего не стоит и со мной поступить точно также. Представляю, как это будет подано в российской прессе: бывший пресс-секретарь Ельцина поехал на поклон к врагу, и пал жертвой его ненависти к России. И поделом мне!