Павел Вощанов - Ельцин как наваждение [Записки политического проходимца]

Покинув Кремль, я принялся писать статьи (лучше сказать – заметки), критикующие президента Ельцина и его политический курс, и написал их великое множество. Оппозиционно настроенные к Кремлю политики и близкие к ним люди не раз уговаривали пересилить себя и рассказать все, «как оно было». Рука так и не поднялась. И не из страха перед Кремлем, хотя он, признаться, присутствовал. И за себя, и, тем более, за близких. На своем опыте знал, что за кремлевской стеной на «акции возмездия» смотрят как на нечто само собой разумеющееся. И все же причина не в нем, не в страхе – не хотел, чтобы мои откровения были манифестом тех, кто, по моему разумению, стал бы для России еще большей бедой. Как сказал мне однажды Андрей Дмитриевич Сахаров, гуманист с эклектичными взглядами на государственное устройство (сразу оговорюсь – сказал не в связи с Ельциным, а по поводу иного политического персонажа): нельзя бороться с одним негодяем во власти, прокладывая в нее дорогу другому, еще большему негодяю.

Не сомневаюсь, далеко не всем эта книга придется по вкусу. По разным причинам, но, в первую голову, потому что ее главного героя, Бориса Николаевича Ельцина, уже нет в живых. В нашем национальном фольклоре бытует заклинание: «О мертвых или хорошо, или ничего». Едва ли найдется такой россиянин, что не произнес его хоть единожды. Многими оно вообще воспринимается как религиозная догма, осуждающая любое не елейное воспоминание об ушедшем как кощунство и святотатство. Между тем у этого изречения есть автор – древнегреческий философ Хилон, за несколько веков до нашей эры написавший: «О мертвых либо хорошо, либо ничего, кроме правды». Заметьте – кроме правды!Отчего у нас стал бытовать усеченный вариант – или хорошо, или никак – понять трудно.

Но дело даже не в трактовке философской идеи Средневековья. Ельцин всегда стремился быть человеком Истории. И стал таковым. А может ли быть у вершителя людских судеб право на непотревоженность образа? Он был лишен его прижизненно, лишен и посмертно. У него был шанс избежать стороннего вмешательства в то, что называется личной жизнью, – не рваться в круг сильных мира сего и до конца дней оставаться малоизвестным стране прорабом треста «Уралтяжтрубстрой». Сам не пожелал им воспользоваться. И к чему тогда, навязывая обществу какие-то табу, складывать далекие от реальности мифы и легенды? Эпоху Ельцина трудно оценить. Она – это и выздоровление многомиллионной страны, и ее тяжелый недуг. Но лично для меня это нечто такое, что сродни наваждению, от которого непросто избавиться.

В какой-то момент моя жизнь тесно соприкоснулась с жизнью, причем не только публичной, Бориса Ельцина. Оно, это соприкосновение, хоть и было недолгим, но в корне изменило не только характер моих профессиональных интересов и устремлений, но и, что гораздо важнее, мой взгляд на самого себя и на окружающий мир. При всем критическом отношении к этому человеку я благодарен ему как минимум за две вещи: за то, что поверил, и за то, что разуверился. Говорю это не ради того, чтоб удивить логическим парадоксом, а потому что это и на самом деле так.

До встречи с Ельциным я четверть века просидел в научном экономическом институте, где занимался придумыванием всевозможных доказательств актуальности и эффективности уже принятых правящей партией решений. Написал бездну никому не нужных статей про то, как в огромной стране следует распределять капитальные вложения, чтобы денег у советского правительства хватило и на металлургический гигант в Заполярье, и на гараж для двух тракторов в колхозе «Пахтаабад» Сырдарьинской области Узбекистана. В них было немало наукообразия в виде всевозможных таблиц, диаграмм и формул, призванных доказать недоказуемое – будто централизованная экономика, основанная на административном принуждении, может быть гибкой и результативной. Знал ли я, что получаю научные звания за то, что никакого отношения к науке не имеет? Разумеется, знал. Так почему тогда упорно продолжал заниматься этим наискучнейшим и бесполезным делом? Из-за отсутствия реальных жизненных альтернатив.

В ту пору в моей стране так поступали если не все без исключения, то очень и очень многие представители так называемых общественных наук. Мы с циничной обреченностью крепостных имитировали преданность системе, которую мечтали разрушить, но при этом сами не верили, что такое возможно, а потому ничего для этого не предпринимали. Наверное, я еще долго бы занимался профанацией научного труда, если б не Ельцин. Для меня, как и для многих из его раннего окружения, он стал чем-то вроде кумулятивного снаряда – ворвался в мою жизнь и в клочья разнес защитную броню лицемерных верований. И за это ему моя первая благодарность.

А теперь несколько слов о моей второй благодарности этому человеку.

Я пришел в команду Бориса Ельцина, поверив в искренность демократических устремлений опального партаппаратчика. То, что он человек с серьезными пробелами в образовании и невеликой культуры, к тому же добровольный пленник исконно русского порока – это мне стало очевидным уже после первой нашей встречи. Но подкупило в нем, как мне тогда показалось, искреннее неприятие авторитаризма и стремление к переменам. К тому же Ельцин был единственным среди рожденных горбачевской перестройкой проповедников демократии, кто не понаслышке знал устройство и скрытые механизмы партийно-бюрократической системы, которую предстояло разрушить. Кто кроме него в ту пору мог возглавить эту работу? Можно перебрать в памяти разные имена, от рафинированного интеллектуала академика Сахарова до уличного глашатая Сергея Станкевича, но при всех своих достоинствах ни один из них не был готов к рутинной работе по сносу старой политической конструкции и возведению новой.

Можно долго и с жаром спорить о том, чего больше привнес в нашу жизнь человек по имени Борис Николаевич Ельцин – хорошего или плохого. Каждому подскажет его карман. Но и для разбогатевших в ту безумную пору, и для обнищавших неоспоримо одно – в годы его правления Россия как государство только теряла. Теряла отрасли и производства. Теряла специалистов, причем молодых и талантливых. Теряла обороноспособность. Теряла союзников. Теряла влияние. Господи, да разве ж все перечислишь! Проще сказать, чем при нем Россия-матушка приросла – миллиардерами с ошеломляюще роскошной заграничной собственностью. Во всем остальном годы его правления стали по-настоящему потерянными годами.

Вспомните середину 90-х – Россия реально балансировала на грани самораспада! Это чувствовали даже далекие от политики люди. Помню, ко мне на Радио-1 Иосиф Давыдович Кобзон принес только что записанную им новую песню «Пьяный кучер». В ней все было очевидно и не требовало пояснений о чем поется и на кого намекается. Мы крутили ее в эфире по десять раз в день, и не потому, что очень нравилась, хотя она и впрямь была хороша – слушатель того требовал! Он интуитивно чувствовал: это на злобу дня!