Павел Вощанов - Ельцин как наваждение [Записки политического проходимца]

…Прямо из Внуково, не заезжая домой, мчусь в Белый дом. Хочется поскорее доложить шефу о ситуации в Вильнюсе, но более всего – о том, что происходит сейчас в Риге. Это тем более важно, поскольку утром, когда мы возвращали ключи от наших апартаментов помощнику Горбунова, тот рассказал, что вчера омоновцы опять устроили стрельбу в центре города, и на этот раз по ним был открыт ответный огонь. Так что ситуация в любой момент может повторить вильнюсскую.

В приемной Ельцина необычная для полудня тишина. Кроме восседающего за секретарским бюро Валерия Дивакова, нет ни души. У нас есть несколько депутатов, которые стараются постоянно попадаться шефу на глаза. Когда ни придешь, а они у него в приемной на диванчике, и никто не знает, чего высиживают. Просто сидят и чего-то ждут. Отлучаются разве что по нужде или перекусить. Секретари на них злятся, но ничего поделать не могут – депутаты! Так вот, даже их сейчас нет. А это уже совсем нехороший признак.

– Надо полагать, шефа сегодня не будет?

– С утра на спорте, а после, – и Диваков разводит руками, – это уж как на небесах распорядятся.

Видимо, на небесах распорядились не торопиться. До конца дня шеф в Белом доме так и не появился.

…С утра прихожу в приемную и располагаюсь на диване. Совсем как те депутаты, что каждодневно томятся здесь в надежде на высочайшее внимание и востребованность. Но мне важно не упустить шефа. Дежурный секретарь смотрит на меня почти с жалостью:

– Ну, что ты здесь высиживаешь? Иди к себе. Как освободится, я тебе сразу же позвоню.

– Спасибо, но так вернее. Кто у него сейчас?

Секретарь не успевает ответить – дверь кабинета распахивается и на пороге появляется Коржаков, а следом Ельцин. Оба в пальто, и у обоих на головах шапки. Господи, неужели разговора опять не получится?!

– Борис Николаевич!

Ельцин смотрит на меня с удивлением: мол, а этот тип что тут делает? Коржаков недовольно буркает: давай позже, мы торопимся! Но шеф, будто вспомнив, кто я такой, откуда приехал и что от него хочу, кивает на дверь кабинета: зайдите.

Мы стоим возле закрытой двери. По тому, что он не снимает шапки и даже не расстегивает пальто, понимаю, что разговор будет предельно кратким. Настраиваюсь выпалить все, что наметил, но шеф жестом останавливает меня:

– Я читал ваши… эти, э-э-э… м-м-мм… сообщения, понимаешь. Молодцы. Вот так и впредь: что-то случилось, выехали – и у меня вся информация!

Такое начало разговора мне нравится, хорошее начало. И я, удовлетворенно кивнув, настраиваюсь телеграфно отбарабанить самое неотложное – про рижский ОМОН. Но шеф вновь останавливает мой порыв:

– Но! – и назидательно грозит мне пальцем. – Главную задачу вы все-таки не решили.

Я догадываюсь, к чему он клонит, но изображаю на лице полное неведение. И это, похоже, не нравится даже больше, чем то, что я не решил главной задачи. Поэтому шеф заканчивает мысль уже с легким раздражением:

– Кто отдал приказ стрелять в мирных граждан в Вильнюсе? Не Горбачев? Он, понимаешь, опять ни при чем. Но люди-то погибли! Значит, все его слова – ложь. Вот что вы должны были доказать в первую очередь. Так? Так.

Обладай я непоколебимым характером Джордано Бруно, наверное, с готовностью бы сгорел на костре ельцинского негодования, выкрикнув: «А все-таки такого приказа не было!». Возможно, я сейчас малодушен, но мне не резон выглядеть пустозвоном перед Муратовым с Крайним, которым клятвенно обещал, что сразу по приезде доложу шефу о ситуации с рижским ОМОНом и изложу нашу идею, как ее разрулить. Конечно, можно было бы рубануть правду-матку и озвучить то, в чем уверены: «Если Горбачев в сердцах и произносил какие-то слова про наведение порядка в Вильнюсе, то приказ применить оружие отдал кто-то другой. А, скорее всего, его вообще никто не отдавал. Просто ситуация у телебашни в какой-то момент вышла из под контроля. Или ее кто-то из-под контроля сознательно вывел».

Но чем закончится мой героический монолог? И гадать нечего – ничем. Шеф выставит меня из кабинета, и я не скоро в нем появлюсь. Разве что через неделю, а то и через две. А за это время в Риге рванет так, что от надежд на гражданское согласие останутся одни клочья.

– Борис Николаевич, в Риге ситуация развивается по сценарию Вильнюса…

– Да что вы мне, понимаешь, говорите! Мне звонил Горбунов!

– А он рассказал вам про рижский ОМОН?

– И без него знаю! ОМОН подчинен МВД СССР. Это проблема Пуго и Горбачева. Вот пусть они ее и решают.

– Я встречался с Млынником…

– С кем?

– С Млынником. Командиром ОМОНа.

– А-а-а, с этим, с коммунякой.

– Борис Николаевич, надо предложить Горбачеву срочно вывезти ОМОН из Риги. Иначе…

– Что вы мне, понимаешь, навязываете свой ОМОН?! Ничего никому не надо предлагать! Это проблема Горбачева! Пусть решает, если он вообще что-то может решить! Когда это станет моей проблемой, я ее решу за пять минут!

Проблема рижского ОМОНа стала его проблемой сразу же после августовского путча. В Юрмале, на встрече с главами трех прибалтийских республик, уже добившихся фактической независимости, он пообещал Горбунову вывезти ОМОН в Россию. И слово свое сдержал.

…Захожу к шефу согласовать кое-какие детали его интервью, которое должно транслироваться на весь мир. Ельцин смотрит на меня с усмешкой:

– Я закрыл вопрос с вашим ОМОНом.

– Не понял, Борис Николаевич…

– Горбачев не хотел выводить ОМОН из Риги, а я распорядился вывезти. Все! Точка! Проблема закрыта!

– И где же они теперь будут служить?

– Сейчас Баранников подбирает для них место службы.

– Но это будет Москва?

– Почему Москва? Нечего им в Москве делать! Коммунистов на митингах охранять, что ли? У тех тут своих защитников хватает!

…В конце августа 1991 года рижских омоновцев самолетами перебросили к новому месту службы – в Тюмень. Согласно договоренности между Москвой и Ригой, перед отправкой в аэропорт все имеющееся оружие они должны были сдать представителям латвийского МВД. Не получилось. «Банда Млынника», как ее частенько называли в либеральной российской прессе, наотрез отказалась разоружаться. Так и летели – в полной экипировке, с оружием, боекомплектом, средствами защиты и связи. И уж что вообще не предусматривалось министром внутренних дел России Виктором Баранниковым – с семьями на борту.

Февраль 91-го измучил чередованием лютой стужи и оттепелей с обильными снегопадами. То, что в СССР дезорганизованы и перестали нормально функционировать все службы, нагляднее всего иллюстрирует Гидрометцентр, который уже не угадывает погоду не то что на месяц вперед, а даже на предстоящие сутки. Каждое утро, собираясь на службу, гадаю и не могу угадать, во что мне одеться. То укутаюсь не по погоде и после в метро изнываю от жары. То, напротив, одеваюсь слишком легко и промерзаю на улице как бездомный пес, аж зуб на зуб не попадает. А результат плачевный – мучаюсь от перманентной простуды. Ужасно неловко перед коллегами – хожу, и все время хлюпаю носом. Глядя на меня, Анатолий Григорьев, личный врач Ельцина, оберегающий его от всяческой хвори, озабоченно качает головой: