Мерсия Макдермотт - Апостол свободы

Позади него вздымалась черная стена Стара-Планины, огромная и вечная; в ее тени Карлово казалось совсем крошечным, его домики сгрудились у подножья гор, как сбившееся в кучу стадо испуганных и озябших овец. Когда же он проехал низкие холмы Средна-Горы, стена исчезла из вида, и впервые в жизни он почувствовал, что совсем один и свободен.

В Пловдиве он без труда выправил паспорт и далее поехал через Татар-Пазарджик и Софию в Ниш. Прибыв в город, он, как и каждый приезжий в то время, должно быть, застыл на месте перед его главным монументом — башней, сложенной из 20 тысяч черепов христиан, перебитых турками после восстания 1816 года. Выбеленные дождями и солнцем ужасные кости блестели как полированный мрамор; при первом взгляде на башню приходила мысль о том, какой странный памятник воздвигнут в городе, где родился Константин Великий. Только подъехав ближе, в тень сооружения, путник видел, что на иных черепах еще сохранились волосы; когда горные ветры свистели в пустых глазницах и оскаленных челюстях, они шевелились, как могильные черви, и казалось, что черепа вздыхают и стонут, будто они еще живы и страдают. [22] См.: Lamartine. Voyage en Orient. Vol. III. p. 381. Для слабодушного эти призрачные голоса служили предостережением, и он опрометью бросался обратно, домой, ибо тело его теряло всякое мужество, а правая рука немела от страха. Для таких, как Игнатий, кто всеми фибрами души верил, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях, голоса башни взывали к отмщению.

В Нише Игнатий разыскал дьякона Геннадия, молодого человека лет на пять старше, судьба которого была схожа с его судьбой. Геннадий был служкой архимандрита Виктора, монаха Хилен-дарского монастыря, который выполнял в Нише те же обязанности, какие хаджи Василий выполнял в Карлово, и так же приторговывал милостыней. Оба архимандрита были старыми друзьями — и людьми одной породы; молодые же люди познакомились, когда патрон Геннадия прислал его к хаджи Василию с письмами и подарками. Геннадий, очевидно, испытывал ту же неудовлетворенность жизнью; он тоже решил вступить в Легию, и когда Игнатий отправился из Ниша далее в Белград, Геннадий, бросив отца Виктора, поехал вместе с другом. Как только монахи пересекли сербскую границу, они скинули с себя рясы, остригли волосы до длины, приличествующей солдатам, и продали лошадей сербским офицерам, чтобы купить себе мирскую одежду и иметь деньги на дорожные расходы. Затем они поехали дальше, радуясь непривычному чувству свободы и неизвестности.

По прибытии в Белград первой их задачей было разыскать соотечественников и записаться в Легию. Для Игнатия вся его поездка была незабываемым и сильнейшим в жизни переживанием; ему еще не случалось бывать дальше Стара-Загоры, лежащей в пятидесяти километрах от родного города, а все его действия обычно предписывались кем-то другим, решавшим за него, и прежде всего хаджи Василием. Теперь же он обрел независимость и находился в столице иностранного государства, бурлившей от беспокойства. Здесь власть турок была ограничена, и население их презирало. Здесь его товарищами были самые отважные и политически сознательные сыны Болгарии, которые стекались сюда, чтобы сражаться за свободу отечества, и у которых было чему поучиться.

Здесь же были знаменитые воеводы, ветераны, которым Раковский разрешил носить живописные гайдуцкие костюмы вместо регулярной формы. Здесь же были молодые интеллектуалы, променявшие на Белград учебу или сидение в конторах. Было здесь и немало молодых людей, еще безвестных, как и сам Игнатий; впоследствии их именам предстояло войти в учебники истории — к добру или к худу.

И прежде всего, здесь был сам Раковский, Народный Воевода, олицетворение Болгарии. На улицах Белграда часто видели его фаэтон в сопровождении кавалерийского эскорта — он ехал во дворец на бал или для беседы с князем. Он был одет то в белую форму Легии, обшитую красным гайтаном и золотой тесьмой; то в алый мундир и черную меховую шапку; то в безупречный смокинг, цилиндр и с бамбуковой тросточкой. Иным членам Легии не нравилась эта его рисовка, они упрекали Раковского в мании величия и расточительстве. Однако их обвинения были несправедливы. Действительно, Раковский был горд, самолюбив, любил варварскую пышность и блеск, но главное было не в этом; он считал, что помпезность и внешнее великолепие необходимы для поддержания достоинства Болгарии, что она должна быть представлена при дворе не хуже других стран, представленных князьями и послами. И поэтому Раковский делал все возможное, чтобы показать, что Легия — не просто отряд болгарских добровольцев, подразделение сербской армии, но независимая союзная сила. Он одел легионеров в изумительно непрактичные гусарские мундиры из белого сукна, щедро расшитые зеленым и красным гайтаном и таким образом сочетавшие в себе цвета болгарского флага. Форму дополняли высокие сапоги, кавалерийская сабля и черная меховая шапка с плюмажем, золотым львом в качестве герба и девизом «Свобода или смерть».

Пусть иногда Раковский бывал упрям, высокомерен и даже неверно судил о событиях; никто, сколько-нибудь знакомый с его жизнью, не мог всерьез предположить, что он способен ставить личные соображения выше интересов своего народа. Большинство из тех, кто откликнулся на его зов, глубоко верили ему и считали его своим вождем.

Среди них был Игнатий. Он обожал Раковского всем пылом молодого сердца, и когда фаэтон Раковского проезжал сквозь приветствовавшую его толпу, Игнатий не испытывал ни раздражения, ни зависти, ибо видел в блестящем Народном Воеводе не будущего Бонапарта, но самое Болгарию, занявшую подобающее ей место среди других стран и народов.

Игнатий был по-настоящему счастлив в эти первые месяцы в Белграде. Жизнь в казарме; звуки горнов, которые будили его по утрам, возвещая, что начался новый день военного обучения; среда товарищей, разделявших его надежды и мечты; вечерние собрания, на которых Раковский с жаром читал лекции на патриотические темы, — все это имело цель и было замечательно и восхитительно. Игнатий особенно любил занятия гимнастикой и другими видами физической подготовки. Он был среднего роста, не отличался мощными мускулами или большой силой, однако его стройное, пропорционально сложенное тело с широкими плечами было идеально приспособлено ко всем видам физических упражнений, где скорость и гибкость были важнее, чем вес и грубая сила. Мальчишкой он отлично бегал и прыгал, и теперь, избавившись от рясы, которой был спеленут как саваном, Игнатий охотно участвовал во всех видах гимнастики, пока каждый его мускул не стал прочным как шелк и упругим как закаленная сталь; на вид он был по-мальчишечьи гибок и строен, но это впечатление было обманчиво, как обманчив внешний вид сабли из дамасской стали. Теперь он снова, как в детстве, превосходил товарищей ловкостью и выносливостью: он мог бегать без устали, прыгал как кошка и делал акробатические упражнения на канате или качелях легко и быстро, как мартышка. Вскоре он так же уверенно владел ножом, как некогда кадилом, и мог всадить пулю в мишень с тем же мастерством, какое вкладывал в исполнение литургии.