Николай Коняев - Алексей Кулаковский

Наверное, мурашки бегали и по телу самого Кулаковского, когда перечитывал он свои пророчества, уже ставшие историей…

Он оглядывался и в черных тенях, метущихся по стенам юрты, узнавал не только образы прошлого, но и образы будущего…

Исполнившиеся пророчества продолжались…

«6 февраля 1924 года. Очистили крышу юрты от снега… Проверял запас мяса: около 3 1/2 пуда (5 кусков) конины, около 2 пудов (3 куска) оленины, — благодать!..»

Перечитывая свою поэму, Кулаковский понимал, что многое из предсказаний его героя уже сбылось. Делая поправки в поэме, снова вживаясь в образ ее героя, он заглядывает вперед.

Даже прозаические записи дневника несут в себе проникновение сквозь время…

«Писал «Сон Шамана»… — записывает Кулаковский 7 февраля 1924 года. — Желудок дурит, прослужит не более трех-четырех лет».

Можно говорить тут об умении Кулаковского наблюдать за собой, но точность диагностики такая, что правильнее, конечно, говорить о пророчестве…

«8 февраля 1924 года. Ветра постоянно дуют вниз по реке…

9 февраля 1924 года. Окончил переписку «Сна шамана»…

10 февраля 1924 года. Сделал себе мутовку из оленьего рога. Вывесил на дворе двое ровдужных штанов своих, коровы стали жевать их и одни испортили слегка, другие — совершенно»…

Еще десять дней февраля были заняты у А. Е. Кулаковского доработкой стихотворений и бытовыми заботами:

«15 февраля 1924 года. Со Сеймчаном всякие отношения прекращены, так как на Лыглыктахе снег в рост человека. Начинаю делать салазки…

16 февраля 1924 года. Ходил в лес доставать «ылах» для салазок… Свеч всего осталось три штуки, потому жгу кобылье сало»…

Ну а в записи за 19 февраля 1924 года мы читаем: «День прекрасный. Кончил салазки… Задался целью написать песню о лете».

«Наступление лета» — это последняя, может быть, самая значимая поэма Алексея Елисеевича Кулаковского.

Упоминание о «медном знаке — пластинке на шаманском шнуре» нужно в зачине поэмы не столько для образности, сколько для обозначения связи «Наступления лета» — поэмы, которую собирается писать Кулаковский со «Сновидением шамана» — поэмой, работу над которой он только что завершил.

«22 февраля 1924 года. Весь день возился с потрохами. Нашел: две почки, часть желудка, кишки около одной сажени. Весь жир собрал и растапливал, вышло около З 1/2 фунта сала…

23 февраля 1924 года. Доставал лед для окна. Вставил одно окно. Пишу песню о лете. Плохо клеится.

25 февраля 1924 года. Сделал себе большой низкий жирник… Писал о лете. Сделали тесто для оладий».

Впрочем, рождающаяся поэма, в которой:

уже не умещалась в душной тесноте юрты. И постепенно Алексей Елисеевич начинает переносить работу над поэмой в лес, где он построил специально для этой работы шалаш…

Разведя здесь костер, принимался за работу…

Кулаковский считал, что Уот иччитэ (дух — хозяин огня) — это самый великий из всех иччи, возводимый до степени божества и почитаемый больше богов.

«Если в огне послышится вдруг краткий, но звучный треск, то хозяева юрты или шалаша («отуу») принимают решение, противоположное тому, которое было сделано только что перед этим, — писал он. — Например, если хозяин решил на завтра ехать в дальний путь или идти на промысел, или купить что-нибудь, то все раздумывает и не приводит в исполнение; наоборот, когда он перед треском сидел, не решаясь на какое-нибудь дело, то уже должен решиться».

Рождающаяся под треск лесного костра поэма «Наступление лета» как раз и становилась воплощением этой решимости.

Возникший в противостоянии «быку зимы», олицетворяющему холод, болезни, злые силы, «медный знак на шаманском шнуре» не исчерпывает, а только лишь открывает систему образов, обеспечивающих привязку «Наступления лета» к «Сновидению шамана».

На смену пуночке, рассеявшей «угрюмую думу» поэта, является орел, в которого превращался герой поэмы «Сновидение шамана»…

Описание «хозяина клювообразных существ» преднамеренно, почти цитатно повторяет описание эрили из «Сновидения шамана» и — это еще важнее! — направляет потаенную сюжетную линию поэмы: