Николай Коняев - Алексей Кулаковский

Сквозь зеленую стену прибрежных ив доносится слитный рокот волн. Кажется, что это не река шумит, а где-то в отдалении сильный ветер раскачивает деревья, треплет густые кроны.

Иван Александрович, как обычно, хлопочет у костра. Вид у него такой, будто ничего с нами не могло произойти. Словно и нет никакой его заслуги в том, что мы обошли засаду. Так и кажется, что он давно забыл обо всем.

После сытного ужина мы уселись у костра, и Алексей Елисеевич впервые за все время нашего пути достал из переметной сумы томик своих поэм и стихов, выпущенный к двадцатипятилетию его литературной деятельности. Была подготовлена и скоро должна была выйти и вторая книга Кулаковского.

До этого поэмы и стихи Ексекюляха — Сына Орла — «издавались» другим путем: они переписывались в ученические тетрадки такими же, как я, грамотеями. Так что этот томик был первой книгой в его жизни.

Алексей Елисеевич бережно погладил книжку пальцами, упомянул, сколько он получил за нее.

— Чего там было долго возиться, ну и пустил эти рубли в расход, поел, погулял, можно сказать, с друзьями, — улыбался он, перелистывая книгу. — Тут у меня одна вещь самая любимая — «Дары Лены».

Поэму эту мы, конечно, знали и тоже любили. И теперь сразу притихли, приготовившись слушать ее из уст самого Ексекюляха.

И он начал своим густым, звучным голосом…

Великая река Лена, в своем движении создавшая многочисленные острова, чтобы жили на них и благоденствовали люди, разлилась вокруг, разорвала ледяной панцирь, сковавший ее. И вот, торжествуя, понесла она громаду воды и вздыбленного льда, как дань, собранную со всей Восточной Сибири, в подарок своей грозной матушке Ледовитой Бездне…

На другое утро мы рано отправились в путь. Вот и река Кирынастнах, где весной этого года был почти полностью истреблен красный отряд Эрнеста Светеца. Сейчас здесь тихо, чуть слышно журчит обмелевшая река, по льду которой двигался ничего не подозревавший отряд. Бандиты прятались тут же на берегу и стреляли в упор. Красноармейцы, так неожиданно нарвавшиеся на засаду, бились до последнего.

Справа от нас, за Индигиркой, потянулись горы с безлесными крутыми склонами. Значит, мы уже подъезжаем к Оймякону, котловине, со всех сторон окруженной высокими хребтами, — полюсу холода.

Мы заночевали на берегу реки Кенте. В ее долине уже можно встретить человеческое жилье. Здесь разбросаны юрты скотоводов и охотников. Кенте глубока и, как все ее здешние братья и сестры, бурна и своенравна. Нам пришлось переправиться через нее на утлой лодке, выдолбленной из ствола тополя. Коней мы пустили вплавь. На другом берегу дорога стала «людной». Мы останавливались, разговаривали то с одним, то с другим путником. И те, простившись с нами, торопили коней: сегодня же все оймяконцы узнают о приезде посланца красных — всеми почитаемого Ексекюляха. Под вечер мы встретились с моим родным дядей. В детстве, когда я тяжело болел, он помог матери выходить меня, таскал меня на своих широких плечах. От него наши старики узнали, что штаб бело-бандитов находится примерно в шестидесяти километрах от нас. Дядя присоединился к нашему каравану. Он ехал рядом с Алексеем Елисеевичем, о чем-то с ним разговаривал. Вскоре мы расположились на ночлег. Утром мне предстояло распрощаться со своими спутниками и с дядей отправиться к себе домой в Ючюгей, а им — в штаб белобандитов…». [143] Чисхан Н. На земле Ючюгея: Повести и рассказы / Пер. с як. С. Виленского. М.: Современник, 1987.

Кулаковский и Степанов прибыли в Оймякон 30 июня 1925 года, а уже на следующий день был созван Чрезвычайный улусный съезд, на котором А. Е. Кулаковский доходчиво, убедительно говорил о том, что советская власть начала относиться к человеку уважительно, что при условии отказа от сопротивления и мирной сдаче оружия повстанцы получат полную амнистию.

Съезд работал четыре дня. Говорили о строительстве школы, об организации потребобщества, о решении проблем кумаланов [144] Бедноты. .

В результате было принято решение о добровольной сдаче. Оставшихся от отряда Светеца восьмерых красноармейцев отправили в Охотск.

В воспоминаниях Николая Михайловича Заболоцкого можно прочитать, как умел говорить Кулаковский с местными жителями.

«Прямо на нашем пути показалась одинокая ураса — летний эвенский чум, покрытый оленьими шкурами. Над ним поднимались сизые струйки дыма. Вот и нас заметили. Залаяли собаки, и высыпали наружу хозяева — все от мала до велика — и молча, с любопытством смотрели на наш караван…

Пока мы разгружали лошадей и привязывали их, хозяева юркнули в урасу. Вход в их легкое жилище очень уж низок. Нам пришлось пробираться туда чуть ли не на четвереньках…

Разговор начался с того, кто мы и откуда. Оказалось, что старый эвен знает не только нашего проводника Ивана Александровича, но и Кулаковского. По выражению его лица было видно, что он очень рад принять в своем чуме дорогих гостей. Кулаковского нисколько не удивила такая осведомленность хозяина: таежные жители — люди любознательные — обо всем расспрашивают, запоминают. А ведь где он только не побывал, где не знают его, хотя бы понаслышке. Беседа наша не выходила сначала за рамки обычного, повседневного, Алексей Елисеевич поинтересовался, как живут хозяева, вся ли семья дома, не болеют ли олени.

Между тем вскипел чайник, забурлило в котелке. Хозяйка накрыла стол, то есть положила перед нами четырехугольную, гладко выструганную дощечку. Вынула из котелка сваренное свежее оленье мясо и, разрезав его на мелкие куски, поставила в тарелке перед нами. Ничего приготовленного из муки и сахара она нам не предложила — попросту у нее этого добра в запасе не было.

Когда был накрыт стол, старик Степанов молча вышел, вернее сказать, выполз из чума, — довольно проворно, несмотря на свой рост и тучность. Вскоре он вернулся тем же способом. Уселся на свое место и поставил на стол бутылку с «огненной влагой». Хозяин не ожидал этого и просто обомлел от удивления…

Бедняга быстро захмелел. Что касается наших стариков, то они легко справились со своей долей. И завязалась оживленная беседа.

Прежде всего мы узнали, что отряд бандитов действительно заблокировал дорогу на Якутск, занял удобную позицию в местечке Сюрах Хайа, у самого спуска с хребта. Мы поняли, что все эти «беглецы, дезертиры, рецидивисты и прочий сброд», о которых говорилось в письме Алексея Елисеевича на имя правительства и от которых он решил избавить жителей обширного края, основательно поработали в этих глухих местах и сумели несусветной ложью привлечь на свою сторону темных, отсталых людей. Нам скоро стало ясно, что в отряде, заблокировавшем дорогу, находился и сын хозяина чума.