Николай Коняев - Алексей Кулаковский

Был большой концерт. От имени ЯЦИКа и научного общества «Саха Кэскилэ» первого якута-юбиляра поздравил Платон Ойунский и вручил в подарок письменный прибор из мамонтовой кости.

Через два дня полномочный представитель ЯЦИКа по переговорам о мирной самоликвидации повстанческих отрядов, Кулаковский, получив по квитанции пять ведер спирта на сумму 614 рублей, двинулся с И. А. Степановым в нелегкий и опасный путь.

Попутчиком Кулаковского стал молодой Николай Михайлович Заболоцкий, который возвращался тогда к себе на родину, в Оймякон, на летние каникулы из центра Баягантайского улуса села Уолба.

Он стал писателем и оставил рассказ об этой, может быть, самой главной в его жизни дороге…

«Обычно этот путь караваны преодолевали за месяц. Но мы не делали длительных остановок. Спешили.

И с первого же дня начались наши испытания. По берегу Алдана тянулись сплошные топкие болота, изрезанные семью речками-близнецами, Сэттэ-Тэкэ. Лето выдалось слякотное, дождливое. Мы сразу окунулись в страшную трясину, поросшую редким лесом.

Строй нашего маленького каравана поломался, как только мы вошли в эти гиблые места. Едущих впереди я не вижу, лишь слышу чавканье жидкой грязи и плеск воды, да изредка доносится сердитый голос седока. Конь тонет и, выбрасывая вперед ноги, рвется из топи. Порой трудно удержаться в седле. Но вот мой конь безнадежно увяз, не достав ногами дна. Я соскочил с него. Умное животное, почувствовав облегчение, сразу собралось с силами, резкий рывок вперед, еще и еще!.. Вздыбилась, пошла лошадка плясать и скакать. Я тоже пляшу рядом, балансирую на макушках кочек. Так мы выбираемся на сухое место. Я даю передохнуть коню. На беднягу смотреть жалко. Тяжело дышит, весь в бурой, рыжей грязи, задние ноги дрожат. Я вновь усаживаюсь на коня, нельзя вести его в поводу. Он, выдираясь из трясины, может зашибить, а то и вовсе подмять под себя…

Лишь к вечеру, когда солнце уже склонилось к горизонту, мы выбрались из железных тисков Сэттэ-Тэкэ, и как приятно было слышать дробный стук копыт. И мы и лошади наши за день соскучились по сухой дороге…

Сквозь дремучую тайгу, простиравшуюся на сотни километров, тоненькой ниточкой тянулась тропа, пробитая конскими копытами. Она связывала огромный северный край с центром области — Якутском. Здешние места наш проводник знал как свои пять пальцев. Сокращая путь, он вскоре сошел с караванной тропы и углубился в таежные дебри. За день мы достигли устья реки Хандыга и остановились в сумрачной чащобе, сквозь которую доносился недобрый, глухой шум реки…

С каждым днем мы приближались к теряющемуся в облаках Верхоянскому хребту. Он начинается с невысоких лесистых отрогов, называемых Аан-Хайалар — горы-ворота. С равнины они видны издалека, за сто — двести километров. Сплошной массой, словно застывшие сизые тучи, закрывают они весь горизонт. Едешь и не отрываешь от них глаз. Издалека они кажутся огромными, простершими свои длани к самому небу — приюту покровителей материнства и домашнего скота иэйихситов и айысытов, добрых небожителей, разодетых в нарядные узорные меха, милостивых и благородных характером, готовых всегда прийти на помощь людям. Но когда подъезжаешь к горам-воротам вплотную, они как-то теряют свое величие и превращаются в сравнительно небольшие сопки, в обычные буор-хайалар — земляные горы, покрытые лесом. Объясняется это просто: караван, продвигаясь вверх по течению, незаметно для себя поднимается к хребтам.

Лишь через день или другой увидишь настоящие горы. Мир мертвых, застывших в своем первозданном хаотичном нагромождении скал поражает воображение человека. Здесь нет ни зверей, ни птиц. Лишь ниже, в отрогах хребта, легко перепрыгивая с камня на камень, проносится снежный баран да коченеет зимой в своей норе маленький, юркий тарбаган, из его красивого густого меха оймяконцы шьют себе шапки.

…Круто вздымаются отвесные стены с выпирающими из них огромными глыбами. Над нами скалы и ломаная полоса ослепительно синего неба. Все глубже, все извилистей сумрачные теснины, по которым текут горячие ручьи и реки, — сколько их здесь, этих гранитных улиц, перекрестков и тупиков. Горе заблудившемуся путнику. Лишь опытный проводник может вывести караван из этого лабиринта. Уметь надо читать эти камни!

Над тобой скалы — свинцово-серые, фиолетовые, ярко-красные. Высоко задираешь голову, любуясь сменяющимися картинами; коченеет и болит шея от долгого напряжения. Целый день продвигаешься вперед медленно, тишайшим шагом. И ни разу не почувствуешь скуку в этой каменной стране…

У Кулаковского были большие карманные часы, — тогда их называли «чугунными». По ним он мерил пройденное расстояние. Якутский кес равен приблизительно десяти верстам. Если едешь два часа, значит, позади один кес, и надо дать лошадям отдых. Следя по часам, он проверял, правильно ли определено расстояние между привалами. Алексей Елисеевич находил, что рассчитано верно, и вечером все это записывал. Таким образом, кес здесь определяется не столько пройденным расстоянием, сколько временем, затраченным в пути. Все относительно!.. Об этом уже знали наши деды. Поэтому в этих труднодоступных местах кес такой короткий. Проедешь иногда черепашьим шагом два часа — кес; оглянешься назад — скала, откуда выехал, торчит так близко, что протяни руки и достанешь ее.

Часто мы спешиваемся, ведем своих коней в поводу. Устаешь, натираешь ноги; якутские торбаса из дубленой кожи — слабая защита от камней. Жаль, конечно, коня, но невольно тянешься к седлу. Каждый шаг вызывает острую боль. Кажется, пятки горят под тобой. Тогда мы начинали соревнование: кто больше всех отшагает по жалящим камням. Алексей Елисеевич был в годах, мы — молоды. Но во многих случаях в этом «соревновании» мы ему уступали. Он привык к трудным переходам. Он был настоящий айанит…

Алексей Елисеевич привык писать в дороге. И теперь, направляясь в Оймякон, продолжал работать над грамматикой якутского языка.

Мы ехали лесом.

— Скажи, как изменяется по падежам слово «юрэех» — река? — спросил он меня.

Ничего путного я ему ответить не мог. В ту пору мы учили грамматику русского языка — и то, конечно, не ахти как. Я даже и не подозревал, что в якутском языке существуют падежи. Алексей Елисеевич молча отвернулся от меня и больше ни разу со мной «не консультировался».

Наш караван медленно продвигался вперед: еще несколько переходов — и достигнем вершины хребта. Однажды мы оказались у маленькой горной речки, сплошь забитой толщенным льдом — тарыном. Речка едва дышала под тяжестью навалившейся на нее громадины и косилась белесыми от злости и отчаяния глазами на божий мир, на сияние жаркого летнего дня…