Леонид Млечин - Коллонтай

Анастас Микоян с привычным равнодушием откликнулся:

— Смерти вообще есть…

В Норвегии Коллонтай вспоминала ночной разговор с ним: «Микоян развивал мне план обращения всего нашего крестьянского хозяйства в коллективное. Он говорил с пламенным, юношеским увлечением. Сейчас это уже факт».

О Сталине в дневнике Коллонтай отзывается только восторженно. Приезжая в Москву, всякий раз старалась попасть к нему на прием. Понимала, что расположение хозяина — единственная гарантия безопасности.

Вождь принял ее 16 января 1931 года в четыре часа дня. Она была первой в тот день посетительницей и провела у Сталина целый час.

Полпреда пригласили на заседание политбюро, где решались главные вопросы внутренней и внешней политики страны:

«На политбюро председательствовал Сталин и всех поставил на свое место. Заседало политбюро в круглом зале Кремля, где пережито столько волнений и принято столько исторических решений на наших партийных съездах. Но зал перестроен, перекрашен, и я его не сразу узнала.

В перерыве все члены политбюро прошли в одну из соседних комнат, где был накрыт холодный завтрак. Сталин шел один впереди, остальные немного поодаль за ним. За столом справа от Иосифа Виссарионовича сидел Молотов, слева — Ворошилов. Пили только нарзан и боржоми. Вина не было. Ели спешно, вполголоса перекидывались короткими вопросами и ответами. Иосифу Виссарионовичу подали холодную курицу и сыр. Он первый встал, поевши на скорую руку, и снова прошел в круглый зал…»

Хорошее отношение к Коллонтай отмечали все чиновники. Когда летом 1932 года Коллонтай вновь оказалась в Москве, Сталин отбыл на Кавказ. Ее принял — в сталинском кабинете — Лазарь Каганович. Он был необычайно любезен, обещал решить все ее проблемы. Распорядился выделить ей машину с шофером из совнаркомовского гаража:

— Вас надо поставить в хорошие условия работы.

Двадцать восьмого июля 1933 года записала в дневнике:

«Не стало смелого борца за права женщин, умной, милой Клары Цеткин. Она жила последнее время в Архангельском, сильно болела… Катафалк в Доме Союзов, почетный караул… Я отошла вглубь Колонного зала, где стояли Сталин и Ворошилов.

— Смерть — это удел каждого, — сказал Иосиф Виссарионович. — Но старушка за свой век много сделала. И Цеткин мы хороним со всеми почестями…»

Сталин в принципе не возражал, когда полпреды обращались к нему напрямую. Это позволяло ему получать дополнительную информацию, в том числе о взаимоотношениях внутри наркомата, хотя никакой самодеятельности дипломатам генеральный секретарь не позволял. Главным в сталинской дипломатии было сознательное самоограничение: каждый должен заниматься тем, что ему поручено, точно и буквально исполнять указания руководства.

Следующая встреча Коллонтай с вождем состоялась 26 февраля 1934 года. В кабинете Сталина находились члены политбюро Молотов, Каганович, Куйбышев, Ворошилов, Орджоникидзе, нарком иностранных дел Литвинов, его заместитель Григорий Яковлевич Сокольников и нарком внешней торговли Розенгольц. Коллонтай пробыла в кабинете вождя 50 минут. Вышла вместе с Розенгольцем. Остальные остались.

Четвертого июля ей удалось еще раз побывать у Сталина. Она сама попросилась на прием.

«Позвонила по ночному телефону. Попала на «хозяина».

— Кто говорит?

— Это я, Коллонтай. Я в отпуске в Москве, очень хочу вас повидать, Иосиф Виссарионович…»

Записала в дневнике впечатления от встречи: «Иду по длинным коридорам, отремонтированные, в коврах, чистота пароходная.

Сталин не у своего письменного стола, а у большого стола, где заседало политбюро. Тужурка цвета хаки. Лицо свежее, чем в прошлом году, в богатых волосах проседь ровная цвета стали, точно голова инеем покрыта.

— Как нашли Москву?

Улыбается кончиками губ, когда отмечаю достижения.

— Нет, Москва еще никуда не годится. Что это за город! Кривые улицы, тесно. Надо еще много ломать, очищать и строить. Но мы из Москвы сделаем мировой центр во всех смыслах…

Сталин спрашивает, а сам думает, взвешивает. Сталин слушает. Глаза упорно опущены. Он редко глядит на собеседника. Ленин любил пронизывать собеседника взглядом, любил читать его мысли по глазам. Сталин не глядит, а слушает. Берет от собеседника то, что ему надо, мысль работает в нем, независимо от внешних впечатлений».

Вдвоем они побыли недолго. К Сталину пришел новый секретарь ЦК Андрей Александрович Жданов («благообразный, мягкие движения», отметила Коллонтай). Сталин пребывал в хорошем настроении:

— Скажи свое мнение. Я как «правый уклонист» говорю Коллонтай: пусть сюда едет сын шведского короля, он хочет побывать на наших археологических раскопках. Ты как «левый уклонист» что скажешь?

— Пусть едет, — сказал Жданов.

Он остался, а Александра Михайловна через 15 минут вышла. Но и короткий разговор с вождем — свидетельство высокого положения — придавал аппаратного веса и уверенности в разговорах с чиновниками любого ранга. Один сталинский помощник посоветовал человеку, назначенному на высокий пост:

— Почаще ходи к Сталину, тебя все бояться будут и слова поперек не скажут.

Двадцатого июля Коллонтай записала в дневнике: «Я всё еще мыслями в Москве. Парад на Красной площади в честь челюскинцев… Сталин поднялся первый по ступеням мавзолея. Поднялся и подошел один к балюстраде, оперся на нее и застыл, оглядывая площадь, давая площади увидеть его целиком. И одного. Это длилось секунды. Но это было величаво и картинно. И в этом жесте был молчаливый призыв к овации любимому вождю».

Двадцать второго июля — столичные наблюдения: «Москва еще далеко не «социалистическая столица мира». В ней притаилось слишком много отрицательных бытовых черт. В ней мне не хватает материальных благ, отсюда — чувства зависти, недовольства, доносов, подхалимства…»

Нарком иностранных дел Чичерин стал часто болеть. Лечиться ездил за границу. В ноябре 1926 года он уехал из России и вернулся только в конце июня 1927 года. Его заменял Максим Максимович Литвинов. Чичерин приступил к работе, но чувствовал себя по-прежнему очень плохо, да и дурные отношения с Литвиновым отравляли ему жизнь. Георгий Васильевич заговорил о том, что его надо либо освободить от наркомата, либо вновь отправить лечиться. 11 августа 1928 года политбюро постановило предоставить Чичерину трехмесячный отпуск для лечения за границей и запретило — по просьбе врачей — заниматься делами во время лечения.

Но когда стало ясно, что вылечить наркома невозможно, отношение к нему в Москве переменилось. Он перестал быть нужным, и стало жалко тратить на него деньги. Кроме того, в политбюро возникла другая нехорошая мысль: а ну как при его нынешних настроениях Чичерин захочет остаться за границей? И так уже много невозвращенцев…