Леонид Млечин - Коллонтай

Во время встречи с вождем Коллонтай заговорила о Чичерине:

— Верно ли, что он безнадежно болен и лечится в Германии, но нуждается в средствах? Это же для престижа Союза нехорошо.

Сталин ответил сухо, чуть раздраженно:

— Всё это сплетни. Ни в чем он не нуждается. Не столько лечится, сколько по концертам таскается, и пить стал. Вот это для нашего престижа не годится. А средствами мы его не ущемляем. Но пора ему назад на родину. Не время сейчас просиживать на заграничных курортах, дома обставим его, как следует, полечим, где и как надо. Пускай отдохнет. Литвинов и один справится…

Сталин распорядился аккуратно вернуть Чичерина на родину. Молотов обещал Георгию Васильевичу: «Мы обеспечим вам лечение, отдых и удобства не хуже, а лучше, чем вы имеете за границей». В январе 1930 года Георгий Васильевич вернулся в Москву, но к работе, разумеется, не приступал. 21 июля ЦИК официально освободил его от обязанностей наркома. Он превратился в персонального пенсионера союзного значения.

Новым наркомом стал Максим Максимович Литвинов. Собрав иностранных корреспондентов, он объяснил, что внешняя политика останется прежней.

В 1932 году Коллонтай случайно встретила Чичерина. Сказала, что хотела бы его навестить, но позвонить не решалась.

— Я вам расскажу один анекдот, тогда поймете, что никого не принимаю, — ответил бывший нарком. — Один английский сановник вышел в отставку и, хотя остался жить в Лондоне, в свой замок не поехал, как принято. Никого не принимал и ни к кому в гости не ездил. Король решил всё же навестить своего старого слугу и друга. Королю отказать нельзя. Сановник принял короля, беседовал оживленно, ни на что не жаловался. А как только король уехал, сановник тут же умер от разрыва сердца. Вот и я боюсь, как бы со мной того же не случилось. Пока жив, мне этого довольно.

«С тем распрощались, — записала в дневнике Коллонтай. — Мне рассказали, что Чичерин живет очень уединенно, нигде не бывает, никого к себе не пускает. Навещает его лишь его бывший секретарь. Чичерину предлагали переехать в дом правительства.

— Ни за что! Мне придется со всеми на лестницах встречаться, разговаривать. Не хочу!

У Чичерина диабет. Лечился в Германии и хотел там и доживать свой век на курорте. Но партия вызвала его в Москву и предложила устроиться, как ему самому приятнее. Он занял маленькую квартиру в частном доме в Спасском переулке, но отказался кого-либо видеть. Работать он не может по болезни, но много читает и играет на рояле.

Я написала ему теплое письмо после встречи на лестнице, и он тотчас же ответил мне длинным письмом на неожиданную тему: критику некоторых наших новых беллетристов… Имя его останется в истории — своеобразной, оригинальной личности, высокообразованного человека с тонким умом и гибкостью дипломата, с чудачествами оригинала, но и с беспредельной преданностью идее коммунизма… Писал он часто, но к себе не звал».

Когда-то нарком Чичерин дал генеральному секретарю очень дельный совет: «Как хорошо было бы, если бы вы, Сталин, изменив наружность, поехали на некоторое время за границу с переводчиком настоящим, не тенденциозным. Вы бы увидели действительность. Возмутительнейшая ерунда «Правды» предстала бы перед вами в своей наготе…»

Георгий Васильевич был человеком в каком-то смысле не от мира сего, поэтому писал вождю, искренне думая, что сумеет ему что-то объяснить и исправить дело. Сталин к совету не прислушался, так и не побывал за границей. Если не считать коротких поездок в занятый советскими войсками Тегеран в 1943-м и в поверженный Берлин в 1945-м. Стремительно меняющегося мира вождь не видел, не знал и не понимал. Опирался на донесения разведчиков, послов и собственные представления, всё более далекие от жизни.

В конце 1930 года, когда Чичерин уже стал пенсионером, Сталин написал Молотову, кто представляет военную угрозу для Советской России: «Поляки наверняка создают (если уже не создали) блок балтийских (Эстония, Латвия, Финляндия) государств, имея в виду войну с СССР… Как только обеспечат блок, — начнут воевать (повод найдут)…»

Сейчас такая оценка международного положения кажется смешной — настолько она далека от реальности. Но ведь политика огромной страны строилась в соответствии с мнением главы государства.

Сменивший Чичерина менее эмоциональный Литвинов лучше приспособился к новой жизни. Он прекрасно сознавал, что можно и чего делать нельзя. Но при этом умел быть принципиальным, отстаивал свою точку зрения и говорил правду в глаза. Эти редкие качества предопределили и его взлет, и его падение.

Максим Максимович, став наркомом, продолжал курировать 3-й отдел — близкие ему англо-саксонские и романские страны. 2-м западным отделом — Центральная Европа и Скандинавия — руководил его первый заместитель Николай Николаевич Крестинский, хорошо известный Коллонтай по совместной работе в партийном аппарате. Бывший секретарь ЦК был отстранен от партийных дел из-за близости к Троцкому.

Крестинский оставался доступен и прост. А вот нарком был подчеркнуто сух и резок, возможно, подражал стилю Сталина. Но с Литвиновым можно было спорить. Дискуссии в Наркоминделе прекратились только с приходом Молотова.

Коллонтай записала в дневнике: «Буду прислушиваться к Литвинову. Он не дает указаний словами, но надо улавливать его настроение. У него чуткое ухо и зоркий ум в политике… Трения, существовавшие между Максимом Максимовичем и Георгием Васильевичем, закончились всё же, что и ясно было, победой более точной и ясной линии внешней политики СССР, то есть Литвинова. Чичерин был полезен нам в первые годы советской власти, когда словами в дипломатических нотах полезно было не всё договаривать. Теперь мы вступили в период, когда мощь Союза и наше окрепшее положение требуют ясности нашей линии, и нечего бояться выявления водораздела между дружественными и враждебными к нам странами…»

Приехав в Москву, Коллонтай была приглашена на дачу Литвинова, которую он получил в подарок от правительства за умело проведенные переговоры об установлении дипломатических отношений с США. К наркому приехал и будущий министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден. Ему понравилось, что к столу было подано свежее сливочное масло с красноречивой надписью по-английски — Peace is indivisible (мир неделим — эти слова Литвинов часто повторял).

Максим Литвинов был реалистом, вполне приземленным человеком. Старался делать всё, что мог. Но обстоятельства были сильнее. Его попытки объединить европейские страны против гитлеровской Германии оказались бесплодными, потому что европейцы не доверяли Сталину так же, как и Гитлеру. Процессы в Москве, сообщения о массовых репрессиях, коллективизация и голод привели к тому, что Сталину и вообще Советской России окончательно перестали верить. Хуже того, западные политики не видели большой разницы между двумя диктаторами — Гитлером и Сталиным, искренне надеялись, что они подерутся между собой.