Валерий Ганичев - Святой праведный Феодор Ушаков. Изд. 5-е. 2010

Вена надеялась, что и на этот раз, осенью 1799 года, уговорят строптивого старика с помощью Павла I. Однако российский император все больше и больше задумывался над эфемерностью союза императоров. Его императорские амбиции уступали место трезвому реализму. Да и Суворов срывал маски с союзников, столь бесцеремонно и хищнически распоряжавшихся его победами. Он не доверял русскому посланнику в Вене графу А. К. Разумовскому, полностью попавшему под влияние Тугута. И начал отправлять свои донесения, минуя русское посольство, — сразу Ф. В. Ростопчину, «прямо государю». Павел сначала лишь подозревал, что его обманывают, потом сам убедился в этом. Он соглашался с Суворовым, что надо продолжать наступление в Италии и выйти на юг Франции, но Тугут его убедил, что надо приостановить движение. Павел хотел восстановить власть бывших владетелей Северной Италии, а Австрия упорно этому сопротивлялась, имея в виду установление своей. Австрийцы уже не без труда уговорили Павла перенести действия русских войск в Швейцарию и вдруг предали их там, как он понял по донесению Суворова. Стал разбираться, по-другому оценил предыдущие донесения фельдмаршала, отписал тому: «Не предпринимайте ничего, что не касается цели союза. Не хочу тратить войска для тех, кто упустил время и хочет заменить себя союзниками для своих выгод».

Австрийский посланник в Петербурге граф Кобенцель велеречиво распространялся о ценности союза, о том, что австрийцы не покинут Швейцарию до подхода русских. Узнав, что цесарийцы и не думали поддерживать Суворова, Павел рассвирепел и написал фельдмаршалу: «Хочу посмотреть, как австрийцы одни, без вас будут бить французов», подтвердив, что разрешает ему действовать отдельно или безостановочно идти в Россию.

Тугут уже вызывал приступы ярости и у Павла. Он приказал выслать из России его посланцев, не принимать австрийских подданных при дворе. В Вену назначили нового русского посланника С. А. Колычева, Разумовского отозвали из Вены. Ростопчин, саркастически сообщая об этом Суворову, добавил: «Гр. Разумовский по привычке жить в Вене и по великому мнению о бароне (Тугуте. — В. Г.) весьма часто забывал, какому государю он служит. Колычев хоть и не так затейлив и менее у дворов играет роли, но может не хуже дело сделать». Павел ждал вестей от Суворова. Фельдмаршал все подтвердил, и 22 октября 1799 года Павел отдал приказ: «Войска мои, принесенные в жертву, политика, противная моим намерениям и благосостоянию Европы, поведение австрийского министерства, причин коего я знать не желаю, заставляют меня общее дело прекратить, дабы не утвердить торжества в деле вредном».

Англичане, почувствовав, что Россия уже разгадала это постоянное умение — воевать чужими руками, кинулись уговаривать русского императора, убеждая «пожертвовать справедливыми причинами негодования его против Австрии». Даже Тугут залебезил: рескриптом императора Франца Суворов был награжден орденом Марии-Терезии 1-й степени. Поздно. Павел был непреклонен и прислал Суворову строгое предписание идти в Россию.

«Я решился отстать вовсе от связи с Двором Венским — и давать единый ответ на все его предложения, доколе Тугут остается министром, то я ничему верить не буду; следственно, и ничего делать не стану. Весьма рад, что от вашего из Швейцарии выступления узнает эрцгерцог Карл на практике, каково быть оставлену не вовремя и на побиение; но немцы — люди годные, все могут снесть, перенесть и унесть. Прощайте, князь Александр Васильевич, вас да хранит Господь Бог, а вы сохраните Российских воинов, из коих одни везде побеждали оттого, что были с вами, а других победили оттого, что не были с вами».

Суворов как-то поник, состарился. Нет, не там, штурмуя Сент-Готард, не при преодолении горного Паникса, тут же, в зеленой долине, понимая, что то были его последние победы и, пожалуй, последние битвы. Австрийцы принялись действовать через Суворова, зная, что его стихия битва, он, конечно, был готов ее продолжать, задержал отход, доложил. Павел поставил условием соблюдение союзных обязательств, отказ от австрийских приобретений и восстановление всех старых государств в Италии, увеличение усилий Англии и верховное командование Суворова над всеми вооруженными силами коалиции. Спесь цесарийцев и коварство политиков с берегов Темзы не позволили это сделать.

Павел понял, что его попытки создать прочную коалицию всех монархов рухнули, и отдал приказ Суворову немедленно выступать в Россию.

Сегодня Василий Степанович Томара общался с душами ушедших, постигал будущую судьбу. Они появлялись в тени свечей, в их сполохах от посыпаемого зеленоватого порошка. Опускались, шептали, предостерегали. Там, в том мире, уже много истерзанных, желающих поведать о себе душ. Их голос предостерегает, сдерживает от греха и порока, очищает. Но их надо услышать, почувствовать, отворить свое сердце и разум навстречу. Василий Степанович раскрывал, старался постичь этот мир, слегка заглянуть в тот. Ему все больше и больше казалось, что все нынешние потрясения, неповиновение черни, безверие и разврат берут начало от вздорных книг, от неистовых философов, от нарушения веками установившегося порядка, от выдуманных законов, идущих вразрез с традиционным духом народа, его корнями и нравом. Души ушедших убеждали его в этом.

Василий Степанович пытался заглянуть как в прошлое, так и в будущее. Нередко, разглядывая ладонь собеседницы, он многое предсказывал. Проводя пальцем по трепетавшей ручке, он вначале сокрушенно качал головой и объяснял, что линия жизни близко подходит к линии Сатурна и потому близка смертельная опасность. Дама вздрагивала, подсаживалась ближе к предсказателю, ее зрачки расширялись, и она со страхом и надеждой ожидала окончания.

А Василий Степанович внимательно вглядывался в линии пересечения, бугорки ладони и видел в них то, чего другим было не дано. Он разглаживал кожу и, поднеся руку к глазам, каким-то изменившимся, почти утробным голосом оповещал, что линии опасны, но, продолжаясь дальше к золотому безымянному пальцу, они образуют крест. А сие дает возможность при добрых советах и благоразумных действиях избежать несчастья. Дамы готовы были выслушать все советы всевидящего Василия Степановича. А он, слегка сжимая ладонь и показывая на ложбинки у венериного бугорка, объяснял, что желания и томления сердца следует удовлетворять, и это не легкомыслие, а натуральность характера и его здравость. Мужчины, правда, при сем ухмылялись и злословили, в предсказания не верили. Он и не заставлял. Судьба покажет, кто прав.

Сегодня, однако, он гадал один. Хотелось удачи. Чувствовал себя плохо, болела печень после острых турецких блюд, мучила зыбкость константинопольской султанской кухни. Заварил кофе в медной турецкой кофеварке. Делал все медленно, осторожно. Не спеша слил жидкость, переложил три ложечки гущи в одну чайную чашку, затем в другую. Накрыл их блюдечками и осторожно опрокинул на стол. Капнул чистой воды. Подержался за виски, задвинул шторы, зажег свечу и, взяв чашку за донышко, не стряхивая, тихо и бережно опустил ее три раза. И каждый раз повторил, направляя на свечу звук, три слова: «Верность, дружба, согласие». Посмотрел на одну чашку, затем на другую и первым решил испытать судьбу Ушакова. Ушакову удивлялся искренне. Видел его талант флотоводца. Но возмущался: «Что лезет в дела государственные?» Лезет настойчиво, неуступчиво. Одержал великую победу — честь и хвала. Однако же упрямое его гонение на аристократов было уже опасно. Если бы не ведал Василий Степанович, что ревностно служил Отечеству Ушаков, то мог и заподозрить в якобинских симпатиях, в заразе, ныне коснувшейся многих. Посланник много приложил усилий, дабы временный план заменить Византийской конституцией для новой Республики Семи островов без крайностей ушаковских предписаний. Ушаков забомбил его письмами, жалобами на лучших людей, устроил со своим дружком Тизингаузеном нетерпимую жизнь для них. Все печется о благоденствии многих. Да разве для многих жизнь хорошую, достойную высоких помыслов, создашь? Бред! Не многими, а лучшими мир держится. Правда, последние годы оглядываться приходится, слова разные ласковые говорить для успокоения всех, что поделаешь, пожалуй, только льстя народу и создавая впечатление, что разделяешь его мнение, можно в наши дни привести его к мыслям более здравым. Но льсти! Льсти! Кто тут мешает Ушакову? А дело твори во благо немногих аристократов, не допускай к власти тщеславное и завистливое мещанство, второй класс, всяких художников и лекарей. Не жаловался на него императору, только прилагал к реляциям Павлу копии своих писем Ушакову, в которых наставлял адмирала, не соглашался с ним. Думал, Павел поддержит, одернет Ушакова. Однако император молчал. Плохо и неуютно, когда твои рапорты не поддерживают. Послал свои соображения в Коллегию иностранных дел, но и там молчали.