Валерий Ганичев - Святой праведный Феодор Ушаков. Изд. 5-е. 2010

Нет, мелкопоместный дворянин, оказавшийся у кормила власти волею случая — ну пусть не случая, а собственной победы, — вздорен, неуправляем и даже опасен. Недаром вице-канцлер Кочубей говорил об Ушакове: «Не велик гусь!»

Василий Степанович собрался, свел брови, поднял чашечку и долго всматривался в приставшую к ее краям кофейную гущу, в скрытые фигуры и тайные очертания, что предсказывали будущее. Вначале все было ясно. Посланник покрутил чашку, присмотрелся, проступили ветви. Густые ветви каких-то диковинных деревьев, листья с которых отлетали в сторону. М-да! Раздоры, раздоры ожидают боевого адмирала. Предупреждал ведь, предупреждал. Правда, вот там видно что-то роговое, из-за гущей кофейных. Ну а рога — к дороге. Дорога дальняя. Засиделся адмирал, застоялся, пожалуй, лучше ему в Ахтияр побыстрее.

О себе Василий Степанович не беспокоился — знал, что найдет верное толкование любому пятну кофейному. Но всегда хотелось очевидным знаком утвердить судьбу. Так и есть, слава Богу, башня. Сие добрый знак. Рядом, правда, мельница. То клевета. Перевел глаза снова на башню. Задумался…

Василий Степанович служил царской короне ревностно. Служил не из наград и почестей, а из внутреннего побуждения, подчеркивая свою преданность второй родине. Собственно, для него первой, ибо это его переселившиеся на Украину родители могли считать Грецию родиной. Он же узнал мир и добился своего положения в России. Сейчас он уже в годах, но видел много, добился немало. Побывал переводчиком в Закавказье и послужил служащим константинопольского посольства. Царский двор заметил его, заметил и оценил хитрость и скрытность, храбрость и изворотливость. На Черном и Средиземном морях его знали. Бывал он во многих портах, и сам в 1790–1791 годах командовал русскими кораблями в Средиземном море. Тогда и пришлось ему столкнуться с турками. Связи с Кочубеем привели снова сюда, на берег Босфора. Но не только за связи определяли послов сюда, в Турцию, а и за знание, за усердное служение царскому двору, великой империи. Старался Василий Степанович и служил не за страх, а за совесть. За совесть владетеля крупных имений, сотен крепостных душ и немалых капиталов.

Слуга доложил: «Опять эти крикуны-просители». Обычно Василий Степанович ухмылялся, а тут прикрикнул: «Не смеешь так о господах!» Тот с удивлением взглянул на хозяина и громко, явно передразнивая, крикнул: «Высокие командиры и сенаторы прибыли к русскому посланнику». Теперь уже и Томара с удивлением взглянул на слугу: «Откуда только неповиновение сие нутряное? Ведь от якобинского Парижа и пугачевской Волги отсюда так далеко… Времена…»

Гости зашли шумной, суетливой толпой. «Какие из них аристократы? Так, только пыжатся. Прав Ушаков: индюки венецианские».

— Высокочтимый русский посол, как всегда, мы склоняемся перед вашей великой мудростью, перед сиянием императора Павла, и, как всегда, во второй руке у нас жалоба на вашего адмирала, — не делая паузы, ибо переводить было не надо, зачастил Каподистрия. Все закачали головами в подтверждение сказанного. — Невыносимо, — закатывал глаза старый депутат, — невыносимо жить в постоянной угрозе, что твои слуги тебя прирежут, крестьяне запашут твои земли, а ремесленники займут твои дворцы. И страшнее всего то, что наместник утвердившейся у нас российской власти, власти монархической, все прощает им…

— Господин посол, — вдруг перебил одетый в изысканный костюм с венскими кружевами Граденигос Сикурос ди Силлас, — он не только прощает им, — голос его понизился до шепота, — он подстрекает их, он сам заговорщик, а его капитан Тизингаузен — якобинец.

— Полноте, господа! Полноте! Адмирал в полном здравии, — решил осадить Томара. — Он имеет указание нести военную службу и несет, как вы знаете, ее исправно. Как ваши острова, так и Неаполитанское королевство пребывают в безопасности. Что касаемо вашей власти, то оная имеет полную поддержку императорского двора в Петербурге и нашего посольства в Константинополе. Что вам еще нужно?

— Но до вас так далеко, господин посол, а второклассные и вся чернь каждый день бывают у адмирала. Утром у него, а вечером звенят стекла в наших домах. Спасите нас от беззакония.

Томара помрачнел: он знал, что этим заканчиваются все его встречи с аристократами. Не хотелось защищать сумасбродного Ушакова, но и этих заносчивых баранов надо осаживать. Бегают, не переставая, к визирю, Раис-эфенди. Имел точные сведения, что много часов провели у английского консула Форести и нового британского посла в Константинополе Элгина. Ловердас, большой интриган и умелый сочинитель, втайне приписывающий себе авторство Византийской конституции, вкрадчиво, словно разглаживая морщины на лбу посла, стал его благодарить за участие и помощь в продвижении их нового свода законов.

— Ваше превосходительство, вы мыслите много и напряженно, и мы знаем, что вы поддерживаете естественную природу общества, когда сверху власть, идущая от Бога. Не выбирать ее надо, а опираться на вековечный порядок. Мы благодарим вас, но… — Ловердас развел руками, — русский адмирал попирает сей принцип. Знаете ли вы, что он в наше отсутствие кричал на почтенных депутатов Сената, поддержавших нас? «Если бедняки восстанут и вас вырежут, они очень хорошо сделают, и я прикажу моим солдатам не вмешиваться в это. Вы заслуживаете все, что бедняки с вами сделают, потому что вы и ваши депутаты — предатели». Он приказал отозвать нас.

Томара тяжело вздохнул, он уже знал, что Форести написал об этом туркам и лорду Элгину. Врал, конечно. Адмирал, наверное, не одобрял пугачевщину, но слово, поди, крепкое сказал. Пора, пора и его осадить, а то не оберешься хлопот. До Петербурга слухи доползут: а где посол был? Посулил успокоить адмирала, взял «жалобу» на него, твердую поддержку императорского двора обещал аристократам, но, выпроваживая, кольнул:

— А вы, господа, не отходите от ваших главных освободителей и заступников. А то всех нобилей делят на турецкую и английскую партии, а русской партией громко себя именуют лишь второклассные и чернь. А Форести да Раис-эфенди вас не защитят, ежели вы с Россией порвете.

Аристократы засмущались, обещали ревностно служить и русскому императору, добиваться его благосклонности.

Василий Степанович постоял у окна, проследил, куда разъезжаются депутаты, потом сел за стол, придвинул чернильницу и вывел: «Вашему Императорскому Величеству осмелюсь всеподданнейше донесть…»

1 января русская эскадра вышла из Мессины. На Мальту? К Неаполю? В Россию? Нет, пока на Корфу. До России, пожалуй, корабли не дошли бы. Ушаков, к своей досаде (да, именно так), получил предписание возвращаться. А он уже многое сделал, чтобы принять участие в штурме Мальты, и был уверен, что его поход приведет к скорому падению крепости.