Валерий Ганичев - Святой праведный Феодор Ушаков. Изд. 5-е. 2010

— Ну, давай вставай да показывай свое заведение, — с радостной мыслью, что его моряки нигде не пропадут, шагнул к порогу адмирал.

Хозяин забежал вперед, распахнул дверь и гаркнул: «Для встречи воина непобедимого, адмирала флота Федора Федоровича Ушакова всем встать во фрунт!» Кому, правда, кричал — было неведомо, ибо в небольшом зале лишь один молодой, косая сажень в плечах, вытянулся в проеме кухни.

«Свистать всех наверх! — продолжал кричать хозяин. — Неси все лучшее из погребов, сарая и печи!»

— Да ладно ты кричать, оглушил совсем, — посмеивался Ушаков, — скажи лучше: заночевать у тебя есть где?

— А как же, ваше высокопревосходительство! В лучшем виде каюты будут и вам, и экипажу.

— Ну вот и хорошо, у тебя и заночуем перед Темниковым.

…Темников ему сразу понравился: уютный городок домашний, люди приветливые. Градоначальник, предупрежденный о столь славном госте, развернул скатерть-самобранку, где рыбы было всякой множество: и судак, и караси, и щуки, и даже стерлядь. «Морские начальник и наверняка рыбу любят?» — то ли осведомился, то ли утверждал он. А еще на столе оказались грузди белые, хрустящие. «Прямо как в Бурнаково», — подумал Федор Федорович.

«Дом ваш в Алексеевке отстроим, — проинформировал градоначальник и с некоторым сомнением добавил: — Интересное сооружение вы предложили». Федор Федорович кивнул, зная что таких здесь не строят. Проект он сам создал из тех впечатлений, что остались в памяти от черноморских и средиземноморских домов особ не самых знатных, но и не бедняков. С тянущейся вдоль второго этажа верандой, которую хорошо бы обвили виноградные лозы. Ну да уж ладно, крона деревьев подтянется до ее уровня.

Потом поехал и в Алексеевку, походил по двору, где должен был стать дом, долго смотрел на раскинувшийся на три версты сказочный Санаксарский монастырь. Стремительно зашагал вниз и приказал ехать туда, к могиле дяди своего, что всю жизнь звал его молитвой к себе. О деяниях же, истинной вере, о благочестии дяди адмирал знал давно.

Душа его, когда плавал он в далеких морях, наполнялась радостью, когда узнавал о добропорядочности и великих делах иеромонаха Федора в умении наставлять монахов и людей светских. Скорбел, когда узнал, что дядю лишили настоятельского и иеромонашеского звания и отослали в Соловецкий монастырь за то, что обличал он неправедность и злые поступки темниковского градоначальника Василия Неелова. Пугачевщина тогда вызывала страх. И всех, кто винил власть в грехах и пороках, она наказывала. Здесь по указу императрицы, по согласованию с Синодом, старца выслали в Соловки. Рассказывали, что когда за старцем пришла стража, чтобы сопроводить в ссылку, то брать ему, кроме старой войлочной подстилки да Евангелия с крестом, было нечего.

Потом же Федор Федорович искренне обрадовался, когда Екатерина «проявила высокомонаршее ее императорского Величества к нему милосердие» и высочайшим указом возвратила старца в Санаксарскую обитель.

В борениях и битвах русско-турецкой войны не все доносилось до слуха адмирала, но пришло скорбное известие, что 19 февраля 1791 года преподобный Федор закончил свою земную жизнь.

Приглашение старца, который все время звал его навестить обитель, он не забыл. Его жизнь почитал святой, праведной, поэтому и порешил окончательно остаток дней своих провести здесь, на духовной родине своего дяди, которого чтил и коему поклонялся. Решил собрать по крупицам знания о дяде, о святом старце, почувствовать его завещание, которое бы, если он был вживе, дал своему племяннику.

В монастыре долго стоял на коленях перед алтарем, молился за упокой души иеромонаха Федора. Подошел монах и, тихо коснувшись плеча, сказал: «Славный адмирале, мы вас знаем и почитаем, позвольте пригласить на трапезу после службы».

Федор Федорович с тех пор сдружился с монахами, оставался не только на литургии, но и на всенощной службе. Когда же дом в небольшом сельце Алексеевском достроили, обустроил по своему вкусу и у себя принимал отца-настоятеля и монахов, еще помнивших старца; тогда-то и узнал он о многих поучениях и беседах, что проводил отец Федор, правя вначале в пустыни, а потом в монастыре. Оказался у него однажды монах Иоанн Никий и поведал печальную историю о том, что тетради записанных поучений старца, которые он сделал, были завистниками и враждующими после его кончины изъяты и сожжены.

— Но все равно мы много сохранили, — перейдя на полушепот, говорил монах. — Вот послушайте, что он сказал о терпении, ведь там в битвах и в службах ваших терпеть приходилось.

«Терпение есть еже во всех нужных случаях не стужати и не опечалится как в трудах темных, так и в помыслах душевных, но мужественно и благодушно все злострадания претерпевать даже до смерти, за надежду милосердия Божия, по словеси Господню: прийдите ко Мне все труждающиеся и обремененные и Аз упокою вы. И паки претерпевает же до конца, тот спасен будет».

Федор Федорович жестом остановил монаха, встал и стал ходить задумавшись. А не так ли и он в дни самых жестоких злоключений в чумном ли Херсоне, в решающей битве Калиакрийской, в подготовке с полуголодным флотом и войском штурма Корфу, или в италийской кампании, или когда выбивал деньги, провиант для флота у адмиралтейства, когда казалось, нет шансов на победу, на достижение успеха, он молился и обращался к Богу, надеялся на милосердие, не давал себе печали, уныния и все время заставлял трудиться свою мысль и свой разум, чтобы одержать победу или добиться хорошего результата. Он умел терпеть и получал милость Божию. И вот старец подтверждал, укреплял его в этом великом терпении.

Монах же достал записи и прочитал несколько наставлений, которые тоже легли в сердце Ушакову и по которым он опять сверял жизнь свою. «Вот, вот что написал наш старец, — продолжал монах, — …старших и равных почитай… Храни незлобие и всех люби нелицемерно…Хранися сребролюбия и всякого лихоимства, гордости и гнева, и злопамятства, скупости и немилосердия… Глаза и уши от щетного взора береги, не смотри по сторонам, но токмо себе внимай… Никогда же празден буди, но что-нибудь сделай, кроме ночного покоя, да и в сон не вдавайся». Читал и другие наставления.

Адмирал опять встал и ходил, вспоминал, когда советам своего праведного дяди следовал, а где и отступал от оных или невнятно их исполнял. Вроде бы и не в чем ему себя было упрекнуть, но Федор Федорович следовал старческому завету: тот всех вменял в отцы и благодетели свои, а себя определял как «подножие всем». Долго говорил он с монахами, узнавал все больше про дядюшку своего и чувствовал, что молитва того сопровождала его всю жизнь, все кампании боевые, да и нынче привела в место поистине святое.