Михаил Макеев - Николай Некрасов

Асоциальное поведение проявлялось, конечно, в том, что называется шалостями, и в тяге к запретным удовольствиям. Об этом сохранился колоритный рассказ в воспоминаниях Авдотьи Яковлевны Панаевой (сама она относит происшествие ко времени перед началом учебы в гимназии, однако, скорее всего, он характеризует весь ярославский период жизни Некрасова): «Его мальчиком с братом привезли в Ярославль готовиться к поступлению в гимназию и поселили на квартире с крепостным ментором, который обязан был присматривать за ними, чтобы они аккуратно ходили в класс к учителю, и готовить им обед. Но крепостному ментору, после деревни, представлялось столько соблазнов в Ярославле, что он, не желая возиться с стряпней, выдавал мальчикам на руки тридцать копеек, оставляя на их произвол продовольствовать себя. Мальчики очень были довольны своим ментором и в свою очередь нашли лучшим, вместо ученья, с утра отправляться на загородные прогулки, запасаясь хлебом и колбасой, и до вечера не являлись домой. Но привольная жизнь крепостного ментора и его питомцев продолжалась недолго. Раз, вернувшись вечером с прогулки, мальчики пришли в ужас: их встретил отец, до которого дошли слухи о их привольной жизни. У крепостного ментора обе скулы были сильно припухши, и он был отправлен в деревню, а к мальчикам был приставлен другой ментор, тоже крепостной, но более старый и строгий. Они очень скоро подметили, что этот строгий ментор, уложив их спать, дозволял себе, после дневных трудов, выпить. Некрасов с братом вылезали из окна и отправлялись в трактир, где маркером был также крепостной их отца, отпущенный по оброку, и практиковались в игре на биллиарде, быстро приобретали большие познания в ней, но зато в науках успехи их были очень плохие». Сам Некрасов уже в зрелом возрасте на письмо бывшего однокашника ответил: «Весьма вероятно, что обучались мы в Ярославской гимназии вместе. Впрочем, я, собственно, более предпочитал проводить время в попутном Царьградском трактире в игре на бильярде, поэтому и не помню моих товарищей тогдашних».

Другим видом «асоциального» поведения становятся литературные опыты Некрасова. В ярославской гимназии разного рода упражнения в сочинительстве приветствовались, однако неизбежно направлялись в ритуальное русло. Апофеозом этого творчества являлось составление и произнесение торжественных речей на гимназических торжествах. Соответственно поощрялись жанры, востребованные на подобных мероприятиях. Так, например, выглядит «Порядок торжественного акта 1834 года сентября 2-го дня»:

«Отделение первое

1. Музыка.

2. Г[осподин] старший учитель Милославов прочитает собственного сочинения речь о связи успехов в латинской словесности с успехами в прочих необходимых для образования науках.

Отделение второе

1. Музыка.

2. Ученик 5-го класса Бычков прочтет отрывок из речи профессора императорского] Московского] университета] Погодина об ученом сословии.

3. Ученик 6-го класса Щербатов прочитает своего сочинения русские стихи на тему: Освобождение Греции.

4. Ученик 5-го класса Розов произнесет краткую латинскую речь собственного сочинения.

5. Ученик 7-го класса Всесвятский произнесет на немецком языке своего сочинения рассуждение на тему: Von dem Nutzen der Erziehung [12] О пользе воспитания (нем.). .

6. Ученик 6-го класса Сретенский прочтет на французском языке собственного сочинения краткое рассуждение.

Отделение третье

1. Музыка.

2. Г[осподин] старший учитель Лебедев прочтет краткую историческую записку о состоянии ярославской гимназии и училищ за истекший академический год. Вместе с сим прочтено будет объявление об удостоенных перевода в высший класс и наград за отличие, а из окончивших курс об удостоенных выдачи аттестатов.

3. Благодарственная речь на русском языке сочинения ученика 7-го класса гимназии Шипина.

4. Музыка».

Речь ученика Шипина выглядела следующим образом:

«А вы, почтеннейшие наставники, с мудрою деятельностью и заботливою попечительностью отечески старавшиеся о благе нашем, вы, в сердце вашем твердо решившиеся сделать нас просвещенными и добрыми на пользу отечества, примите чистейшую жертву сыновней нашей признательности к великим неоцененным благодеяниям вашим. Вечная молитва о вас будет воссылаема к Богу из глубины благодарных сердец наших.

Любезные товарищи! Кто из нас не знает, сколь полезны и сколь необходимы для будущей нашей жизни те мудрые наставления, кои мы получили в сем месте нашего воспитания. Оканчивая ныне учение наше, в присутствии сего почтенного собрания дадим же торжественный обет проводить жизнь по спасительным советам наставников, к радости и утешению любезных родителей наших; дадим и другой, важнейший первого, обет посвятить себя самих — все наши силы и знания пользе и славе великого государя и любезного отечества нашего».

Как видно из этого примера, гимназическое «творчество» представляло собой в конечном счете упражнения в пустой и лицемерной риторике.

Таким был и предмет, преподававшийся в российских гимназиях под названием «словесность». Он включал в себя изучение грамматики, логики и риторики, переводы с иностранных языков на русский, чтение литературных произведений, признанных образцовыми, а также краткую историю русской литературы. В ярославской гимназии словесность вел Петр Павлович Туношенский. Он преподавал по знаменитой «Общей риторике» Николая Федоровича Кошанского — систематическому руководству по составлению правильных фраз, оборотов, к которому, судя по всему, относился с большим пиететом. Это сочинение, основывающееся на понятии норм и правил, которым должны соответствовать и речи, и литературные произведения, учившее гладко и правильно оформлять любую мысль, избегать всякой шероховатости и в конечном счете искусно лгать и лицемерить, оказалось неожиданно точно выражающим дух николаевского времени. Такое пособие скорее могло оттолкнуть человека искреннего от словесности как чего-то заведомо пустого, безжизненного и бесполезного, годящегося только для торжественных гимназических актов. Уроки, заполненные заучиванием правил, упражнениями в механическом придумывании сравнений, метафор, гипербол и прочих классических риторических приемов, наводили тоску на гимназистов. Горошков вспоминает: «Раз в пятом классе был написан пасквиль на того же Туношенского. Он тогда преподавал риторику и логику (второе не соответствует действительности. — М. М.). По первой было печатное руководство — «Риторика» Кошанского, по второй были у нас письменные заметки на основании объяснений учителя. На эти-то заметки, довольно трудные, неудобопонятные, и были написаны приблизительно такие стихи: «Туношенского наука — учить ее скука! Лучше в… сидеть и на сибирское золото глядеть, лучше вниз туда свалиться, чем Туношенского логике учиться!».